правильному пониманию смысла пропаганды естествознания, предпринятой публицистом.
Не апофеоз естествознания, а апофеоз опытной науки, в том числе и общественной. «Наука, раскрывающая пред человеком жизнь клеточки, жизнь человеческого организма и историческую жизнь человеческих обществ» — так определяет Писарев содержание пропагандируемой им науки, в большинстве случаев (по цензурным причинам) именуемой им естествознанием. Подобное недоразумение произошло и с так называемыми «иллюзиями о культурном капитализме».
Разве Писарев возлагал на «всякого рода капиталистов» какие-либо необыкновенные надежды? Вовсе нет, он только полагал, что, научившись мыслить, они поймут совпадение их собственной пользы с интересами экономического развития России. Тогда капиталы не будут «уходить за границу», или «тратиться на безумную роскошь», или «ухлопываться на бесполезные сооружения», а «будут прилагаться к тем отраслям народной промышленности, которые нуждаются в их содействии». Речь идет о нормальном процессе развития капитализма. Идиллическим предположение это может казаться только потому, что все это было еще впереди, а в реальной действительности пока ничего похожего не было: Россия едва вступила на этот путь и еще не осознала направления своего движения.
Публицист намекает и на дальнейшие перспективы развития. «Что касается до меня, — пишет он, — то я решительно не вижу резона, почему сын капиталиста не мог бы сделаться Базаровым или Лопуховым, точно так же как сын богатого помещика сделался Рахметовым». Имена литературных персонажей, неоднократно охарактеризованных Писаревым, говорят сами за себя. Здесь идет речь не о «перерождении молодых и наиболее образованных представителей буржуазии», а о выходцах из этого класса, становящихся на сторону народа, о социалистах и революционерах. «Подобные превращения» станут обыкновенны, если в обществе будет постоянно поддерживаться «та свежая струя живой мысли, которую вносит к нам зарождающееся естествознание».
Экономическое развитие страны при капитализме, полагал Писарев, поднимет на новую, более высокую ступень и народные массы: «Если все наши капиталы, если все умственные силы наших образованных людей обратятся на те отрасли производства, которые полезны для общего дела, — продолжает публицист, — тогда, разумеется, деятельность нашего народа усилится чрезвычайно, богатство его будет возрастать постоянно, и качество его мозга будет улучшаться с каждым десятилетием. А если народ будет деятелен, богат и умен, то что же может помешать ему сделаться счастливым во всех отношениях?» Вопрос риторический — ответа не требует. Но уже в самом вопросе подразумевается активная роль народа. Без каких-либо пояснений Писарев продолжает: «Конечная цель лежит очень далеко, и путь тяжел во многих отношениях; быстрого успеха ожидать невозможно…» Нет сомнений в том, что для Писарева конечная цель заключается в том, чтобы народ сделался счастливым во всех отношениях, и лежит за пределами капитализма. Внимательный читатель «Русского слова» понимал это прекрасно: всего два месяца назад Писарев предрекал падение «тиранического господства капитала». «Путь умственного развития», по мнению Писарева, «оказывается необходимым, единственно верным путем», «путем к счастию».
Терминология Писарева дает основания для обвинения его в идеалистическом понимании исторического процесса. Не будем, однако, чрезмерно к нему строги. Это всего лишь оболочка, гораздо важнее то, что содержится в ней. Несовершенство (и своеобразие) терминологии Писарева вполне удовлетворительно объясняется новизной постановки вопроса, с одной стороны, и цензурными условиями — с другой. Под идеалистической терминологией скрывается в конечном счете вполне материалистическое содержание. Так, «путь умственного развития» оказывается на деле путем экономического развития, а «опытная наука» — синонимом производительных сил. Заслуга Писарева в том, что он одним из первых в русской литературе признал закономерность и неизбежность пути России к социализму через капиталистическую стадию.
Выдвигая на первый план закономерности экономического развития, Писарев вовсе не исключает из истории другие двигатели событий. Он признает роль революции: «Народное чувство, народный энтузиазм остаются при всех своих правах; если они могут привести к цели быстро, пускай приводят». Но, занимая вполне материалистические позиции, Писарев считает, что народный энтузиазм пробуждает не литература, а «исторические обстоятельства», которых в данный момент нет налицо. Настоящее дело литературы — выдвигать новые идеи, только этим она может приносить пользу.
Однако, продолжает Писарев, если даже народный энтузиазм приведет к какому-нибудь результату, то упрочить его могут только люди, умеющие мыслить. И Писарев провозглашает естествознание самой животрепещущей потребностью русского общества в настоящее время — «кто отвлекает молодежь от этого дела, тот вредит общественному развитию».
Завершая статью, Писарев советует Щедрину заняться популяризацией науки, «а Глупов давно пора бросить».
Писарев окончил статью в двадцатых числах января. Затем она совершала свой обычный путь: от автора в сенат и обратно. 15 февраля Писарев через коменданта передал статью Благосветлову, и в тот же день январская книжка «Русского слова» получила цензурное разрешение.
Однако Щедрин опередил и нанес удар первым. Очередная его хроника в январском номере «Современника», увидевшем свет еще 14-го, почти наполовину была посвящена «Русскому слову».
«…О птенцы, внемлите мне!.. — обращается сатирик к Писареву и его товарищам. — Вы, которые надеетесь, что откуда-то сойдет когда-нибудь какая-то чаша, к которой прикоснутся засохшие от жажды губы ваши… вы можете успокоиться… Никакой чаши ниоткуда не сойдет, по той причине, что она уж давно стоит на столе, да губы-то ваши не сумели поймать… Ждите же, птенцы, и помните, что на человеческом языке есть прекрасное слово «со временем», которое в себе одном заключает всю суть человеческой мудрости».
Щедрин зло иронизировал не только над идеями «Русского слова», он не пощадил и собственного журнала.
«Когда я вспомню, например, — продолжал он, — что «со временем» дети будут рождать отцов, а яйцы будут учить курицу, что «со временем»… милые нигилистки будут бесстрастною рукой рассекать человеческие трупы и в то же время подплясывать и подпевать «Ни о чем я, Дуня, не тужила» (ибо «со временем», как известно, никакое человеческое действие без пения и пляски совершаться не будет), то спокойствие окончательно водворяется в моем сердце, и я забочусь только о том, чтоб до тех пор совесть моя была чиста». («Как известно! — воскликнет Н. Н. Страхов в «Эпохе». — Несчастный! Откуда это известно? Это могло быть известно только из одной книги, — из романа «Что делать?»!»)
Далее следовала веселая сценка. Одна нигилистка, «вся содрогаясь от негодования», рассказывала сатирику, что в театре она, «честная нигилистка», задыхалась в пятом ярусе, а публичная женщина всенародно демонстрировала свои обнаженные плечи в бельэтаже. «Где же тут справедливость? и неужели правительство не обратит наконец на это внимание?» — возмущалась нигилистка. Автор спросил собеседницу, согласилась бы она променять свою чистую совесть на ложу в бельэтаже, и услышал в ответ: «Конечно, нет», но как-то невнятно.
Затем излагалась беседа с нигилистом, который утверждал, что наука все даст со временем, а «жизненные трепетания» считал положительным вздором. На