— Ваш оберст пытался бежать, — сказал я, — но неудачно.
— Они… погибли?
— Взорвался автомобиль.
Воцарилось молчание. Шенихен глубоко вздохнул.
— Продолжим наш разговор? — спросил я.
Они с готовностью глянули на меня.
— Каковы намерения у немецкого управления пущи? Теперь у бывшего. Что вы хотели предложить им, профессор?
— Прежде всего я намеревался ознакомиться с животными этого редкостного заказника, в котором имел честь уже побывать до войны.
— А потом?
— Отобрать несколько зубров для зоопарков Германии.
— Разве у вас нет этого зверя?
— Есть, конечно, но прилив свежей крови… Опасность истребления в зоне военных действий…
— Вам, конечно, известно, что у Гагенбека живет кавказский зубр. Прекрасный материал для освежения крови!
— Да-да! Это ценное приобретение Гагенбека. Но и беловежцы — не менее ценные звери.
— Вы могли купить их еще до войны.
Шенихен только переглянулся с коллегой. Подумав, сказал:
— Возможно, что наши военные отнесли зубров к трофеям и потому позвали нас.
Тем временем рассвело. Над лесом опустился густой белый туман. Казаки собирали оружие, рассматривали уцелевший автомобиль. Воспользоваться им мы не могли, немецкий шофер погиб в перестрелке.
Устроили завтрак. Пригласили к столу советников. Беседа за столом никак не клеилась. У Шенихена дрожали руки. Конечно, никто не собирался тащить за собой через фронт этих ученых, так легкомысленно согласившихся на поездку в пущу. Тем более никто не собирался убивать их только за то, что они немцы. Но они почему-то считали, что казаки пленных не берут… И страх застыл на их лицах. Как можно спокойнее я сказал:
— Война грозит бедой не только солдатам, но и природе. Кто выступит в ее защиту, как не вы, ученые?
— Да, да… — Они кивали головами, немедленно соглашаясь. — Зубров надо охранять. Как и лес, где они живут.
— Несколько дней назад австрийская рота устроила здесь охоту на зубров. Мы наказали охотников. Что же будет, если завтра сюда придут новые немецкие роты?
— Да, завтра… — Шенихен посмотрел на своего коллегу.
— Что — завтра?
— Сюда прибудет батальон баварской пехоты. В распоряжение нового — увы, покойного — начальника управления пущи. Заверяем вас, что неприкосновенность заказника мы будем защищать со всей строгостью и не позволим, насколько это возможно…
— Откуда батальон? Где он сейчас? — Это было так важно, что я перебил Шенихена.
— В разрушенном Бресте.
Положение наше осложнялось. Уходить придется как можно скорей. Господа советники встретят своих и расскажут, что произошло. Может быть, судьба первой немецкой администрации чему-нибудь научит вторую администрацию?..
Теперь мы дорожили каждым часом. Прозвучала команда «сбор». Уцелевший автомобиль оттащили в сторону, облили бензином и сожгли. Врублевского нигде не было. Андросов сказал, что он уехал на Стражу и ждет нас там. Оставалось проститься с советниками и приободрить их. Я вернулся в залу.
— Мы уходим, господа, чтобы не превращать заказник в место новой бойни. Вас не тронут, вы остаетесь здесь и как сможете объясните, что произошло. Позвольте мне надеяться, что вы исполните все, что сказали ранее. Не давайте уничтожать зубров, их так мало! Честь имею! Помните, мы можем встретиться снова…
— Вы уходите совсем? — спросил Эшерих.
Я промолчал.
— Прошу прощения. — Он покраснел. — Я оговорился. Вы будете охранять зверей в лесу?
— Всегда и везде. Война так же беспощадна к природе, как и к человеку. Среди моих казаков немало настоящих егерей. Они не дадут природу на поругание. Пусть ваши солдаты усвоят эту несложную истину.
Когда сотня уходила, советники не вышли из зала. Что происходило во дворце на другой день, что стало с Беловежской пущей под немецким началом, я узнал только спустя долгое-долгое время.
На Страже мы не задержались. Врублевский поехал с вами до границы пущи, тогда как Андросов собрался уходить, как он выразился, «насовсем».
6
Погода благоприятствовала нашим планам. Установились свежие ветреные дни без ночных морозов и без дождей. Леса быстро желтели, но лист на деревьях и кустарниках все еще держался, маскируя малоизвестные тропы.
Не знаю, что бы мы делали без Николая Сергеевича Андросова, этого знатока Полесья и озерно-болотного края, вплотную подступившего к Беловежской пуще! Опытнейший следопыт, он повел нас на восток кратчайшим и самым безопасным путем.
Уже в десяти верстах от Стражи Андросова сотня вытянулась цепочкой на узкой тропе. Глухой бор стеной стоял по сторонам. Обозное имущество пришлось переложить на вьюки, повозки бросили еще раньше. Через хлипкие гати переходили, ведя коней в поводу. Они храпели и косились на пузырящуюся грязь по сторонам.
Ближе к вечеру подошли еще к одной Страже, вернее, к кордону. Нас встретил высокий, хмуроватого вида егерь без фуражки, с лысой головой. Впалые щеки и острый подбородок делали его похожим на постаревшего Мефистофеля. Николай Сергеевич поздоровался с ним за руку. Врублевский что-то сказал по-польски, и тот скептически улыбнулся. Спросил:
— Пан офицер не ночует у меня? Или опасается погони?
— За нами никто не гонится, но мы пойдем дальше, пока светло.
— Воля ваша. Идите. Но там большие болота…
Андросов сказал:
— Это наш егерь, Бартоломеус Шпакович. Решил отсидеть войну дома. Бошей не боится, но и стрелять не хочет. Так, Шпакович? Не найдут они тебя здесь?
— Никак не найдут, Николай. Хочешь — оставайся. Будем ночевать глубоко в лесу. Не найдут.
— Я воевать еду, Шпакович. — Андросов вскочил на коня, поднял руку. — Поехали?
— Трогайте. — И тоже поднял руку.
Егеря еще немного поговорили, теперь о дороге, о тропах, и простились. Сотня втянулась в унылое мелколесье. Мы стояли с Врублевским, не зная, как проститься.
— Вам не страшно? — спросил я.
— Конечно, страшно. Немцы бывают безжалостны. Равно с людьми и зверем в лесу. И все-таки я постараюсь сделать что только возможно для сохранения зубров. Может быть, они найдут мой опыт полезным и прислушаются к советам?..
Он протянул руку. Я пожелал ему удачи, вскочил в седло и пустил коня рысью. На спуске оглянулся. В тени крупных сосен стояла, чуть сгорбясь, маленькая фигурка ветеринара. Такой одинокий…
Потом на остановке я спросил у Андросова:
— Что за человек Шпакович?
— Редкостный по характеру. — Николай Сергеевич ухмыльнулся. — С медвежьими ухватками. Всю жизнь один. Бирюк. Трудно говорить о его честности. Но немцам он нас не выдаст, если пойдут по следу. Однако и к нам любви не проявит. И к зубрам тоже.