Еще три спокойных дня отделяли нас от главных событий.
Эти события начались с той минуты, как на Стражу прискакал дозорный и, не соскочив с седла, почему-то шепотом доложил:
— Приихалы… От Каменца. Сорок сабель. Пруссаки. А впередках два автомобиля. И в их охфицеры. И еще ктой-то в черном.
— Пасторы? — предположил Врублевский.
— Ни-и… В котелках и в этих… Очко со шнурочком.
— Что скажете? — Я повернулся к Врублевскому. — Новая администрация пожаловала?
Ночью уже по знакомой дороге весь эскадрон подтянулся ко дворцу. Окна левого крыла желто светились. У флигеля стояли расседланные кони. Автомобили приткнулись под навес. Дозоры противника — по три всадника — в двух местах чутко прислушивались к таинственному шуму леса. Дул ветер. На дубах громко шелестел подсушенный лист.
Пулемет и десять всадников прикрытия устроились в засаде сбоку дороги к Каменцу, заперли ее. Такая же группа перекрыла на первой версте дорогу к Бельску и Черемхе. Самые отчаянные хлопцы взяли на себя немецкие дозоры. Для успеха операции требовалось убрать караулы без всякого шума.
Дворец был окружен. Рыльце третьего пулемета уставилось на парадный вход.
Первый немецкий дозор уничтожили, едва он прибыл на смену. Кавалеристы самонадеянно спешились, уселись в кружок и закурили. Шум листвы заглушил шаги казаков. В темноте свистнули шашки, кто-то приглушенно вскрикнул, кони захрапели, шарахнулись от запаха крови, но лес тоже пугал их, и вскоре они с опаской подошли к людям.
Второй дозор пришлось окружить и брать в бою. Загремели шашки, послышалась брань, крики, но не раздалось ни одного выстрела. Трое против десятерых не продержались и пяти минут. Спокойствие во дворце не нарушилось.
Теперь настал час атаки. Во дворце уже спали. Свет оставался лишь в трех окнах первого этажа. Когда мы подъехали вплотную, то с седел увидели за окнами группу военных и штатских. Шестеро играли в карты. Двое, уже в ночных сорочках, беседовали в стороне. Стол под белой скатертью с остатками ужина стоял в центре комнаты.
Я посмотрел на часы. Скоро три.
Щербаков, Кожевников и мы с Телеусовым прямо с коней, выбив рамы винтовками, сиганули в зал. Немцы не сразу сообразили, что произошло. А в следующее мгновение раздался выстрел: Никита Иванович упредил офицера, схватившегося за револьвер. Никто больше не оказал сопротивления.
На другой стороне, у входа, уже захлебывался пулемет. Наш урядник бил по двери, по окнам, через которые пытались выпрыгивать сонные кавалеристы. Хлопцы ворвались во дворец. Кто-то из пруссаков распахнул двери зала. И тут же упал. На этот раз выстрелил Кожевников. И пока здесь, при свете лампы, стояли и сидели пленные с белыми от испуга лицами, в других, темных комнатах и переходах стреляли, бились, хрипели. Пулемет замолк. Павлов свое дело сделал.
Бой продолжался минут двадцать. Потом в зал набились распаленные боем казаки. Внесли своего убитого. Это был казак из Даховской, молодой парень. Еще четверых перевязывали. Сопротивление было жестоким.
Повсюду зажгли лампы и свечи. Я приступил к первому короткому допросу.
Увидев старшего офицера в погонах оберста, спросил:
— Кто вы? Назовите себя.
— Эрнст фон Шиммер, — четко ответил он. — Начальник военного управления Беловежской пущи.
— Кем назначены?
— Штабом группы войск.
— Точнее?
— Генерал-полковником Шольцем.
— Где находится его штаб?
Шиммер сжал губы, не ответил. Не хотели говорить и три других офицера. Их всех увели. Двое гражданских, один с моноклем, всё еще не оправились от страха. Им разрешили сесть. Они втиснулись в кресла. Над ними встал огромный волосатый Василий Васильевич, и они глаз не могли отвести от его шашки с темными пятнами на блестящей стали.
Щербаков шепнул мне на ухо:
— Поляк тебя зовет.
Я вышел в коридор. Врублевский тихо сказал:
— Одного я знаю, нас знакомили в Берлине. Это профессор Шенихен, научный руководитель Берлинского зоосада. Вот тот, что с моноклем, полнолицый. Он за зубрами приехал, имейте это в виду.
— А второй?
Врублевский пожал плечами. Не знал.
— Я не хочу показываться, — сказал он. — Вы понимаете?
Да. Ведь он хочет остаться здесь. И пусть никто не знает его причастности к событиям войны.
Вернувшись к допросу, я попросил Шенихена назвать себя. Он сделал это, добавив, что является еще и руководителем центра по охране памятников природы.
— В Германии?
— Да, разумеется.
— А здесь вы почему? На территории России?
Он развел руками:
— Зона действия немецких войск…
— Выходит, что вы тоже воюете, профессор?
— Nein, nein!.. — поспешно ответил он. — Я гражданское лицо. Мне поручено осмотреть царский заказник и дать рекомендации новому военному управлению. Ничего более!
Я перевел взгляд на второго пленника, худого, с одутловатым, нездоровым лицом. Не дожидаясь вопроса, он поднялся и отрывисто представился:
— Эшерих, баварский лесной советник. Моя роль та же — дать военному управлению советы по Беловежской пуще.
— Вы уже считаете ее немецкой?
— Убедился, что это не так. Военные часто ошибаются. Нам говорили, что фронт за двадцать шестым градусом восточной долготы по Гринвичу. А здесь глубокий тыл. Мы готовы принести извинения, господин… э… э… лейтенант. И тотчас отбудем на родину.
Снаружи раздались крики, шум автомобиля, выстрел, второй. И длинная пулеметная очередь. Все выбежали. В предрассветной темноте было видно, как бежали к дороге казаки. Там вдруг ярко вспыхнуло, и тут же раздался взрыв. Пулемет уже молчал. От автомобиля полетели огненные клочья. Взорвался бак.
…Немецкий полковник все рассчитал, но не увидел пулемета, за которым еще лежал наш Павлов. И когда оберста и остальных офицеров повели к подвалу, чтобы запереть, он издали крикнул шоферу, притаившемуся в машине, тот включил мотор и с зажженными фарами направил машину прямо на людей. Полковник быстро выхватил револьвер у шагавшего за ним казака и вскочил в автомобиль. Пока ослепленный фарами конвой пришел в себя, машина уже мчалась к дороге. Немцы не знали, что дорога перекрыта. А Павлов, расчетливо отпустив их на две сотни саженей, длинно ударил по автомобилю… Немецкое управление Беловежской пущи погибло, не успев разглядеть свои новые владения.
Я вернулся в зал и встретил вопрошающие взгляды господ советников.
— Ваш оберст пытался бежать, — сказал я, — но неудачно.
— Они… погибли?
— Взорвался автомобиль.
Воцарилось молчание. Шенихен глубоко вздохнул.
— Продолжим наш разговор? — спросил я.
Они с готовностью глянули на меня.
— Каковы намерения у немецкого управления пущи? Теперь у бывшего. Что вы хотели предложить им, профессор?