Не спящий, как нагреженное существо, но и не мёртвый, как долина костей. Но с намеренно зафиксированным взглядом на тусклой красной двери с жирной чёрной ручкой.
Открой.
Блу отвела глаза.
«Я зеркало, — подумала она. — Смотри на себя, пока я тут осмотрюсь».
Она обошла неподвижного мужчину, стараясь покрыть сердце сталью в ожидании того, что увидит. Пытаясь защититься от самых худших вещей, таких, как коварная надежда, даже хуже, чем шёпот третьего спящего в голове.
Но это не помогло. Потому что на другой стороне от мужчины находилась Мора Сарджент.
Она была неподвижна, руки просунуты в подмышки, но она была жива.
Жива, жива, жива, и мать Блу, и она любила её, и она её нашла.
Блу не волновало, могла ли Мора почувствовать или нет, она пробралась туда и яростно бросилась на шею матери. Ощущалось так комфортно, будто это была её мама, потому что это была её мама.
К её огромному удивлению, Мора слегка переместилась под ней, а потом прошептала:
— Не позволяй мне двигаться!
— Что?
— Теперь, когда нас трое, я буду не в состоянии помешать себе открыть её!
Блу бросила взгляд на мужчину. Его брови нахмурились сильнее.
— Нам нужно просто уйти, — сказала Блу. — Как ты перешла через озеро?
— Обошла, — прошептала Мора. — Сверху.
— Там был другой путь?
Теперь, когда Блу знала, что Мора была жива, в её сердце было пространство для других эмоций, например, для раздражения. Она всмотрелась в пещеру и заметила маленькое отверстие сверху одной из низких стен, как и увидела, что мужчина начал ползти к двери.
Блу не думала. Согнувшись вдвое, она бросилась вперёд и вытащила складной нож.
— О, нет. Пойдём со мной, чувак.
Он, казалось, искренне считал, что быть пронзённым лезвием предпочтительнее, чем отодвинуться от двери. Наконец, он переместился обратно на несколько сантиметров. Затем ещё на несколько сантиметров. Блу поискала, чем бы связать ему руки, но у неё был только призрачный светильник. Она сняла его через голову и сказала:
— Ничего личного, кем бы ты ни был, но я не доверяю тебе, когда у тебя на лице такие чары.
Она зажала рукоять складного ножа зубами, чувствуя себя немного героически и используя мягкую рукоять светильника, чтобы связать его руки за спиной. Он не возражал, и его брови успокоились в чём-то вроде благодарности. Теперь, когда он не мог открыть дверь, он опустился на колени, сгорбил плечи и испустил шаткий вздох.
Как долго Мора и этот мужчина были здесь, сопротивляясь зову того, кто спал за этой дверью? Всё это время?
— Ты Артемус? — спросила его Блу.
Он вглядывался в неё, измученно подтверждая.
Так вот почему он казался знакомым. У неё не было вытянутого лица или морщинок вокруг век, но его рот и глаза были теми же, что она видела в зеркале всю свою жизнь.
«Ха. Привет, папа».
Затем она подумала: «Серьёзно, с такими генами я должна быть выше».
Она посмотрела назад на другое отверстие, сверху стены. Это была не самая радушная дыра, но у её матери не было опыта в альпинизме, о котором бы знала Блу, так что этот путь не мог быть хуже, чем тот, по которому она уже пришла.
Не было времени для дальнейших размышлений. Всё ещё согнувшись, она шагнула в сторону входа, через который зашла. Она позвала в темноту:
— Ронан?
Её голос распространился и утих в пространстве, его поглотила чернота.
Пауза. Где-то капнула вода. Затем:
— Сарджент?
— Я нашла её! Там есть другой выход! Ты сможешь справиться и выйти тем путём, каким мы пришли?
Другая пауза.
— Ага.
— Тогда иди!
— Правда?
— Да, нет смысла, если ты не можешь пересечь озеро!
Опаснее для него быть там, в темноте и неизвестности, а она была бы неспособна забрать её маму и Артемуса тем путём.
«Моих родителей, — подумала она. — Я не смогу забрать тем путём моих родителей».
Это заставило её нахмуриться.
Она вернулась к Море.
— Пойдём. Ты можешь двигаться, не открывая дверь. Мы уходим.
Но Мора, казалось, больше не слушала. Она снова, нахмурившись, пялилась на дверь.
Голос Артемуса прозвучал во мраке, удивив её.
— Как ты можешь это переносить?
Его речь была... с акцентом. Она не была уверена, почему это её удивило. Его речь была вроде британской, но отрывистой, будто английский был для него не родным языком.
Блу раздумывала над другими способами связать руки матери; она задалась вопросом, сможет ли заставить её уйти. Было бы ужасно, если бы пришлось с ней бороться.
— Думаю, я зеркало. Я только обратила это на него же.
— Но такое невозможно, — сказал Артемус.
— Ладно, — ответила она. — Ну, тогда, возможно, я делаю не то, и ты знаешь лучше. Теперь, если ты не возражаешь, я попытаюсь разобраться с тем, как вытащить мою мать из этой пещеры.
— Но она не может быть твоей матерью.
Её отец приглянулся Блу меньше, чем она надеялась все эти годы.
— У вас, сэр, есть много гипотез, которые вы считаете фактами, и, думаю, в лучшее время вам надо будет долго подумать обо всём, в чём вы уверены, как в правде. А сейчас скажите мне, могу ли я вытащить её из этого места через вон ту дыру. Это же выход, верно?
Он повернул руки, осветив её немного лучше.
— Ты действительно немного похожа на неё.
— Боже милостивый, старик, — сказала Блу. — Ты всё ещё об этом? Знаешь, на кого ещё я немного похожа? На твоё лицо. Подумай об этом, а я разберусь сама.
Артемус замолчал, сидя со связанными руками за спиной, с задумчивым выражением лица. Блу не была уверена, действительно ли он обдумывал, на что похоже её лицо, или он снова попал в плен третьего спящего.
Блу взяла руку матери и пробно потянула.
— Пойдём.
Рука матери застыла, сопротивляясь не Блу, а идее двигаться вообще. Когда Блу её отпустила, Мора тут же потянула руку к двери.
Блу шлёпнула её по руке. И повернулась к двери.
— Дай ей уйти!
Голос пытался проползти вокруг её защиты. «Открой дверь, и вы все будете свободны и с милостью. Конечно, ты же хочешь спасти жизнь тому мальчику».
Третий спящий был хорош в том, что делал.
Даже несмотря на то, что Блу знала, не было и шанса, что она бы открыла дверь или приняла его помощь, она почувствовала, как предложение высекало себе дорогу к её сердцу.
Ей стало интересно, что он нашёптывал её матери.
Блу стянула свитер. Она взяла руки Моры – Мора сопротивлялась – и связала их так хорошо, как могла, закрутив рукава вокруг. Она старалась не беспокоиться о том, что свитер теперь точно испортился и вытянулся, но Персефона сделала его для неё, и это ощущалось так же зловеще, как и всё остальное. Каждое беспокойство и каждая радость становились одинаковыми, преимущество стиралось ужасом.