кто-то невидимый отдал команду, и вот уже поплыл над городом малиновый звон сорока сороков.
Колокола зазвонили, все разом, точно звонари только и ждали, и были готовы, и бросились вверх по узким лесенкам на колокольни.
Красные отступали на север. Каланчёвская площадь и все три вокзала на ней были уже заняты добровольцами, охрана из мобилизованных без особых сожалений побросала винтовки.
– Идите домой! – крикнул им Две Мишени, взобравшись (не без помощи бывших кадетов и Ирины Ивановны) на случившуюся рядом телегу. – По домам ступайте! Всё, война ваша кончилась! Государь и землю даёт, и волю! Кого красные загребли да воевать заставили – всем полное прощение! Государь в Москве днями будет, новый манифест огласит!
Аристова слушали. Белые и красные стояли рядом, у какого-то совсем молодого красноармейца с соломенными растрёпанными волосами и курносым веснушчатым лицом никто даже не отобрал винтовку. Парень огляделся и аккуратно, с крестьянской хозяйственностью, прислонил её к вокзальной стене.
– Конец смуте великой настаёт! – продолжал Аристов. – Жизнь новая начинается, люди русские, народ православный! Хватит, навоевались! Надавали друг другу тумаков, головы поразбивали – хватит! Охрана, слушай мою команду! Воль-но! Разой-дись! По домам – шагом марш!
– Э, погоди, господин полковник, – вдруг выступил немолодой кряжистый солдат с окладистой – диакону впору – бородой. У него винтовка висела на плече, но стволом вниз. – По домам – это ты хорошо сказал. А жрать нам что? А добираться как? Об этом-то ты подумал, твоё благородие? И что там с землёй-то и с волей – как? Землю, что под барами, – нам отдадут?
– Отдадут, – без колебаний ответил Две Мишени. – Да только по России той земли, что до сих пор «барская», – с гулькин нос. И вот скажи мне, солдат, – в деревне у тебя землицы, почитай, у мужиков мало?
– Мало, – согласился бородач. – А откуда ей взяться-то? Едоков-то всё больше!
– Верно. А ты слышал, братец, что в Сибири земли дают столько, сколько вспахать сумеешь?
– Слышал, – недовольно ответил солдат. – Да только чего это мы из мест родных уезжать должны?
– Не должны, – согласился Аристов. – Кто захочет, тот поедет, с подъёмными и прочим. Просто у бар-то земли тоже не осталось. Попродавали, закладывали-перезакладывали, да ни с чем и остались. Но ты, братец, коль мне не веришь, оставайся! Вот в нашем Александровском полку и оставайся, кашей поделимся. Государя дождись, его слово послушай.
– А что, и послушаем! – вдруг задорно выкрикнул курносый парень. Деловито закинул винтовку на плечо, по примеру пожилого бородача – стволом вниз. – Коль меня ещё примете, тож останусь!
– Примем, примем! Ирина Ивановна, записывайте!..
С юга в Москву вливались всё новые и новые добровольческие части. То, что ещё совсем недавно было «Ударной группой Южного фронта», откатывалось на северо-запад, однако там уже совсем близок был польский фронт, где, опомнившись, противник вновь попытался продвинуться вперёд, на сей раз по всем правилам.
Под Минском им это удалось.
– Всё осуществляется согласно вашим указаниям, Лев Давидович. Мы отступаем последними, сапёрный поезд, следующий сразу за нами, подрывает все мосты.
– Прекрасно, товарищ Лацис, прекрасно. Нас не догонят.
– Никак нет, товарищ Троцкий.
– И все мои указания по созданию тайников выполнены?
– Разумеется, Лев Давидович. Золото в монетах, драгоценные камни, иные активы.
– Великолепно. Надо быть готовыми… ко всяким неожиданностям.
– Право слово, не очень понимаю вас, Лев Давидович. Мы прочно удерживаем Петербург. Обстановка спокойная. Флот, форты Кронштадта и береговые батареи на нашей стороне. Если наладить линию снабжения хоть из той же Финляндии или из Швеции, держаться можно сколь угодно долго.
– Чем вы будете расплачиваться за это снабжение в долгосрочной перспективе, дорогой Ян Фридрихович, м-м? На какое-то время хватит остатков золота, а потом?
– Потом народ поймёт, увидит, каково это – опять жить под царским гнётом, и…
– Не повторяйте дурака Кобу. Это его идеи, он их продвигал на последнем ЦК, мне доложили. Увы, в царской свите нашлись неглупые люди, надоумили… его свергнутое величество повторил, считай, эсеровскую программу. Это выбило у нас некоторые козыри…
– Но крестьян же наверняка обманут, Лев Давидович!
– Возможно. Но готовыми нам следует быть к обоим вариантам. В том числе и к тому, что не обманут.
– И что же тогда?
– Капитализм, мой дорогой Ян, не изменит свою природу. Он может пойти на временные уступки, но не более. Сейчас наша задача – сохранить партию, её боевые ячейки, актив!..
– Но ведь Сталин предлагает то же самое…
– Коба думает, что народ восстанет, как только белые займут Петербург и начнут вешать революционеров направо и налево. А я говорю, что, скорее всего, этого не случится. Что народу бросят кость, дадут какие-то поблажки… но суть кровавого режима не изменится. Коба надеется на «скорое выступление пролетариата», а я подобными категориями – «надежда» – не оперирую. Точный расчёт, Ян, точный расчёт! Сейчас мы в нём допустили ошибку. Возможно, выступление наше было и впрямь слегка преждевременным. Надо было дождаться утверждения «временных», дать этим идиотам развалить всё и вся, и лишь после этого выступать. Что ж, мировая революция слегка откладывается. Но не более того!
…Александровцам не досталось и нескольких часов передышки. Едва Ирина Ивановна переписала всех красноармейцев, что решили остаться в Первопрестольной, как на площадь прискакал взмыленный вестовой на столь же взмыленном коне.
Две Мишени разорвал пакет, прочитал, брови его сдвинулись.
– Александровцы! Слушай мою команду! Получен приказ… становись!
…Записавшимся бывшим красным бойцам второпях оставляли что-то вроде «мандатов», делились пайком. Фёдор без колебаний разломил краюху хлеба, протянул половину курносому парню, своему ровеснику.
– Спасибо, – искренне сказал тот.
– Да не за что… – Фёдор неловко развёл руками.
– Эх, и чего бились, народу сколь положили зазря, – вдруг вздохнул курносый. – Вот сделали б как сейчас сразу – так и никакой войны б не было!
– Всё в руце Божией, – только и смог сказать Фёдор, чувствуя правоту парня. – Вот теперь есть всё. И стрелять друг в друга не надо.
Парень кивнул.
– С Богом, тов… то есть господин прапорщик. Вот те крест, от сердца говорю!
– А что в «товарище» плохого? – встрял Севка. – Вот мы все тут – товарищи. Как же иначе?
– Вот и я мыслю, ничего, – согласился курносый. – А вот ещё…
Кто знает, до чего ещё договорились и в чём бы ещё согласились прапорщик-доброволец и мобилизованный в Красную армию крестьянский сын, но уже александровцы строились посреди площади, которая спустя некоторое время и в другом потоке реальности станет прозываться «площадью трёх вокзалов»; казалось диким, странным и удивительным, что они могут вот так – в городе, что только что был