вам благодарен, сударыня, если бы вы сыграли марсельезу.
— Сейчас, доктор, мы вам ее сыграем. Милая Зоя, возьми твою мандолину.
Девушка, до той поры внимательно следившая за работой ботаника, встала, сняла со стены инструмент, напоминающий гитару, и уселась возле матери. Раздались звуки двух инструментов, игравших марсельезу. Ботаник приостановил свое занятие и слушал с наслаждением. При каждом повторении героического припева добряк притопывал ногой и бил в ладоши.
Когда смолкла музыка, Генрих убедился, что это не был сон: слишком явственно происходило все перед его глазами. Он спрашивал себя, где он находится, и взор его блуждал по комнате, отыскивая ответ на этот вопрос. Вдруг он узнал своего пса, который, свернувшись, лежал возле кровати на ковре; он тихонько позвал:
— Альп, Альп!
— Мамаша, мамаша! Послушайте, больной заговорил, — сказала девушка в волнении.
Альп вскочил и встал передними лапами на кровать; он терся мордой о хозяина и радостно визжал. Генрих нежно ласкал животное.
— Посмотрите, мамаша, он узнал собаку, он пришел в сознание.
Дама поспешно встала и приблизилась к кровати. Немец тоже встал, взял больного за руку, отогнав предварительно Альпа, готового от радости прыгнуть на кровать.
— Ему гораздо лучше, — сказала дама, — посмотрите, как взгляд его ясен и спокоен.
— Конечно, лучше, — подтвердил доктор.
— Где я? — спросил Генрих. — Будьте добры, скажите мне.
— Не беспокойтесь и не волнуйтесь, — сказал доктор. — Вы были очень больны, вы находитесь у друзей — вот все, что вам нужно знать теперь. Скоро вы встанете. Вас, должно быть, разбудила музыка?
— Мне было так хорошо от музыки, — сказал Генрих.
— В самом деле, без комплиментов? — улыбаясь, сказала дама.
— Сударыня, вы дали мне возможность слышать родную песню, а играли вы удивительно хорошо — вы и госпожа Зоя.
— Он знает, как меня зовут! — с наивным удивлением воскликнула девушка.
— Мы лучше сделаем, если дадим покой господину Галлеру. Шум…
— О, нет, сударыня! Прошу вас, сыграйте еще что-нибудь; извините мою нескромную просьбу.
— Пожалуй, хотя бы для того, чтобы усыпить моего пациента, который слишком много болтает для первого раза, — добродушно сказал доктор.
Мать и дочь взялись за инструменты, и хотя Генрих слушал их с восхищением, тем не менее музыка его убаюкала, и он заснул.
Крепкий сон этот длился, пока длилась музыка. Генрих смутно слышал, как отворилась дверь, до слуха его доходили нежные возгласы, произносимые обыкновенно при возвращении близких людей из дальнего путешествия. Он слышал слова: «милая Зоя», произнесенные мужским голосом. Затем он не мог расслышать разговора, все ушли; прошло несколько мгновений, в соседней комнате слышны были шаги, и к стуку сапог примешивалось бряцание шпор. Наконец шаги раздались яснее и остановились перед кроватью. Генрих поднял глаза. Перед ним стоял Сэгин, охотник за черепами.
Как только больной его увидел, он тотчас без всяких объяснений понял, что этот человек его спас. Генрих припомнил, что образ Сэгина смутно носился в его больном мозгу и особенно ярко во время бреда. Но Сэгин, очевидно, не хотел выставлять себя его спасителем, так как просто сказал ему:
— Вам лучше? Мне сказали, что скоро вы совсем выздоровеете. Позвольте же поздравить вас с выздоровлением, которое делает честь нашему другу, доктору Рихтеру.
Этот способ отстранить от себя всякую благодарность (по праву ему принадлежавшую) сопровождался странной позой — скрещенными на груди руками.
— Не правда ли, я вам обязан жизнью, господин Сэгин? — спросил Генрих.
— Да, — улыбаясь, ответил охотник за черепами, — но я только заплатил вам свой долг. Припомните, что и вы рисковали вашей жизнью для меня в Санта-Фе. Значит, вы ничем мне не обязаны.
Генрих до слез был тронут деликатностью, с которой Сэгин снимал с него бремя благодарности. Несколько дней тому назад он с отвращением оттолкнул от себя руку этого человека. Между тем этот человек был мужем прекрасной и доброй женщины, отцом прелестной девушки, напоминавшей собою небесного ангела… Генрих позабыл о злодеяниях, которые молва приписывала этому человеку, и, страшась отказа, проговорил:
— Простите меня, дайте пожать вашу руку.
И он горячо пожал протянутую ему руку.
— Мне нечего вам прощать, — с достоинством произнес Сэгин. — Я уважаю то чувство, которое заставило вас отдернуть вашу руку… Вам кажутся странными мои слова?.. Вы поступили как должно на основании дошедших до вас слухов. Когда-нибудь вы лучше меня узнаете, и тогда многие мои поступки вы не только извините, но и оправдаете. Но пока довольно. Я пришел просить вас, чтобы вы молчали здесь обо всем, что знаете про меня. Ничто не должно нарушать душевного покоя дорогих мне существ, для которых я являюсь только мужем и отцом.
Он тяжело вздохнул и бросил взгляд на входную дверь. Генрих вторично пожал руку своему хозяину, обещая молчать, и, видя, что этот разговор неприятен ему, заговорил о другом.
— Как очутился я здесь? По всей вероятности, это ваш дом? Как вы меня нашли?
— В ужасном положении. Я не могу приписать себе вашего спасения; по всей справедливости вы обязаны им вашей лошади.
— О, мой верный Моро! Неужели он погиб, спасая своего господина?
— Ваша лошадь здесь и вволю ест кукурузу. Я полагаю, что вы будете довольны ее видом. Ваш мул пасется на ближайшем лугу. Ваш багаж лежит здесь в углу.
— А…
— Годэ — хотите вы спросить? — перебил Сэгин. — Не беспокойтесь о нем. Его нет сию минуту здесь. Я послал его с хорошей охраной и опытным проводником с письмами на все станции, где должен останавливаться ваш караван на своем обратном пути из Чигуагуа. В письмах я сообщаю Севрэну все, что с вами случилось. Ваш двоюродный брат не будет беспокоиться, зная, что вы в моем доме.
— Как мне благодарить вас за все!.. Вы спасли также Годэ! Вы подумали о Севрэне! Со мною мой верный конь Моро и добрый пес Альп. Но что же было