конского волоса, смуглые лица и остроконечные бороды всадников, громадные шпоры, издающие шум при всяком движении, восклицания, перемешанные с бранью, — все было ново для Генриха, но, в сущности, он видел все это как во сне. Дело в том, что от усталости он впадал часто в лихорадочное состояние, а в таком состоянии окружающие предметы являются в искаженном виде и утомляют мозг больного. Рана болела, жара и пыль, жажда и плохой ночлег еще более способствовали утомлению. Тем не менее Генрих решил во что бы то ни стало догнать своих товарищей.
На пятый день по выезде из Санта-Фе путешественники въехали в маленькое местечко Парида. Генрих намеревался здесь переночевать, но гостиница была так грязна, что решили доехать до Сокорро. Это был последний обитаемый пункт в Новой Мексике, за которым начиналась ужасная пустыня, известная под именем Долины смерти. Так как Годэ не знал местности, то в Париде необходимо было взять проводника. Это был невзрачный парень, не понравившийся нашим путешественникам, но им сказали, что никто ни здесь, ни в Сокорро ни за какие деньги не согласится их сопровождать. Значит, не из чего было выбирать.
Кроме возможной встречи с апахами Генрих, пускаясь в Долину смерти, рисковал еще своим здоровьем. Рана воспалилась, и лихорадка мучила его. Но ему сообщили, что караван Севрэна и других прошел здесь всего три дня тому назад; он надеялся догнать их и свидеться с Севрэном, прежде чем они достигнут следующей станции Эль-Пазо. Генрих решил выехать на другой день утром и ехать как можно скорее.
Перед восходом солнца путешественники были уже на ногах. Годэ вышел, чтобы разбудить проводника и седлать мулов и лошадей. Генрих готовил кофе, а хозяин гостиницы присутствовал при этом, гордо прохаживаясь в своем плаще.
— Сударь, сударь, — кричал канадец, возвращаясь со двора, — а ведь бездельник скрылся!
— Кто такой?
— Проклятый мексиканец, наш проводник! Он украл мула и скрылся с ним.
Генрих побежал в конюшню, боясь, не соблазнился ли вор также лошадью. К счастью, Моро был на своем месте, недоставало одного мула.
— Может быть, он не успел еще уехать, — сказал Генрих, — поищем его в городе.
Надежда эта скоро была разрушена: люди, приехавшие в Сокорро на рынок, встретили по дороге проводника, ехавшего таким ускоренным галопом, на какой только способны упрямые мулы…
Что было делать? Догонять вора — значило потерять целый день. Генрих помирился с потерей и стал искать другого проводника, но всюду слышал один ответ: апахи, апахи!
Он обратился к самому низшему классу населения, к нищим, сидевшим на площади, но и тут услышал: апахи!
Отовсюду раздавался этот ответ, сопровождаемый поднятием указательного пальца до высоты носа, что служит высшим признаком отрицания у мексиканцев.
— Ясно, Годэ, что мы не найдем проводника. Что ты скажешь? Не решиться ли нам проникнуть в Долину смерти одним, без чьей бы то ни было помощи?
— Идет, господин, я согласен следовать за вами.
Они двинулись по дороге в пустыню в сопровождении единственного своего мула. Все жители Сокорро напутствовали их добрыми пожеланиями. Переночевав следующую ночь в развалинах Балверды, они вступили в Долину смерти.
Через два часа достигли прохода Фра-Кристобаль. В этом месте дорога отступает от реки и углубляется в безводное пространство.
Они переехали реку вброд и очутились на левом берегу, где дали вволю напиться своим животным и наполнили водою все бывшие с ними меха.
Проехав несколько миль, они могли уже убедиться в справедливости данного этой местности названия. Там и сям на бесплодной почве валялись кости погибших людей и животных, предметы, занесенные сюда, очевидно, людьми: разбитый кувшин, заржавленная шпора, оборванный ремень, лоскут платья… тысячи других признаков свидетельствовали о судьбе несчастных жертв пустыни.
Как доберутся они до противоположного края? Неужели и они обречены на гибель и только увеличат собой число этих зловещих признаков?
Грустное предчувствие охватило Генриха, когда он глядел перед собою в бесконечную даль; индейцев он не боялся, природа была здесь гораздо более опасным врагом.
Оба ехали молча по следам вагонов, не желая делиться мрачными предчувствиями. Путь их лежал на юг; вдали, на востоке, виднелись горы с белыми вершинами.
Жара была страшная, сильный ветер подымал облака жгучей пыли. Местность была покрыта сухою колючею растительностью, и это замедляло шаги лошадей. Потом они выехали в беспредельные пески; казалось, что песок этот наподобие волн заливал каменистую почву.
Вдруг путешественники остановились, пораженные страшным зрелищем: громадные столбы песка, поднятого вихрем, стояли вертикально над их головами. Такие же колонны из желтых, освещенных солнцем кристаллов носились кругом. Испуганный мул порвал недоуздок и пустился бежать в сторону гор, унося с собой багаж. Годэ бросился за ним в погоню.
Генрих остался один и с ужасом видел, что находится среди девяти или десяти гигантских столбов, которые более и более сближаются между собою. Альп начал громко выть и прижиматься к Моро. Конь с трудом дышал и дрожал всем телом.
Всадник с невыразимым страхом ждал, что будет, в ушах у него звенело, в глазах мелькали разноцветные искры… Наконец столбы столкнулись, непреодолимая сила выбила Генриха из седла. С залепленными песком глазами и ушами, с израненным камнем лицом, он очутился на земле.
Некоторое время он оставался в полусознательном состоянии, и только когда туча песка пронеслась, он мог дать себе отчет, где он и что с ним. Ужаснее всего было то, что он не мог открыть глаз; простирая вперед руки, он звал Моро. Тот отвечал жалобным ржанием. Генрих направился ощупью в ту сторону и набрел на лежащую на боку лошадь. Полчаса употребил Генрих на то, чтобы протереть себе глаза.
Самум миновал, и атмосфера очистилась; Генрих стал звать Годэ, но ответа не было. Сев на лошадь, он начал колесить по пустыне, поминутно выкрикивая имя верного своего товарища, но кругом была полная тишина, на земле ни малейшего следа. Годэ и мул пропали.
Генрих кричал до потери голоса, в горле у него пересохло, захотелось пить… Оплетенная бутылка разбилась при падении, остальной