Читать интересную книгу Виртуоз - Александр Проханов

— Почему не слышал? Слышал. — Зэк внимательно и печально взглянул на Алексея. Было видно, что он уже ничего не боится, и смертельная болезнь делает его бесстрашным. — Он, Гагарин, сидит здесь лет тридцать, аль больше. Только один срок отсидит, ему другой впаяют. Он из карцера не вылазит. Все какие-то бумажки пишет, рисунки чертит, а начальство запрещает. Как бумажку напишет, его в карцер заткнут. Он и сейчас там.

Грудь заключенного затряслась, глаза выпучились, синий язык вывалился из губ, и он мучительно, со скрежетом, закашлял. Удаляясь, Алексей слышал его невыносимый, хрипящий из серебряного вольера кашель.

— Теперь, с вашего позволения, я хотел бы осмотреть карцер, — Алексей старался придать своим словам тон не просьбы, а требования.

— Карцер? Этого не следует делать, — глаза капитана сверкнули, и в их черной глубине зажглась недобрая красная искра.

— Почему? — спросил Алексей.

— В колонии у нас неспокойно. Участились случаи неповиновения. В карцере собраны смутьяны. Мало ли что случится.

— Я все же настаиваю, — Алексей произнес это холодно, властно, как человек, привыкший, чтобы ему повиновались.

Капитан напружинил под формой мускулы, будто собирался вступить в единоборство. Вытащил из кармана рацию с гибким усиком. Отошел на несколько шагов и стал переговариваться. Алексей слышал его рыкающий голос, который постепенно сникал, умягчался. Маркиросов вернулся и тихо, но все еще недовольно сказал:

— Хорошо, мы осмотрим карцер. Только прошу, соблюдайте меры предосторожности.

Это был длинный одноэтажный бокс старой постройки, без окон, с единственной дверью, железной и тяжкой. Бокс окружало несколько завихрений колючей проволоки. Земля вокруг была столь же бестравой, как и везде, но не черной, а ядовито-ржавой, будто карцер стоял на железной плите, которая окислялась. По всему периметру карцера на гнутых кронштейнах висели фонари, продолжая гореть при солнечном свете. Действуя своей колдовской электронной пластиной, Маркиросов проник за проволочную ограду, нажал на дверях глухо прорычавшую кнопку, и они оказались внутри бокса. В тускло освещенном коридоре им навстречу шагнуло несколько охранников, принадлежавших все к тому же, мускулистому и лысоватому племени. Невысокие, кряжистые, они были готовы действовать быстро, слаженно, в интересах своей многочисленной популяции.

— Здесь содержим нарушителей режима, — Маркиросов доверительно позволял Алексею познакомиться с той частью колонии, которая составляла ее сокровенное ядро, ее основополагающую сердцевину, где несвобода была доведена до высшей концентрации. Эта «тюрьма в тюрьме» в еще большей степени сжимала и стискивала пространство, подчинявшееся неэвклидовой геометрии ада. Луч света, залетавший в этот темный кристалл, почти останавливался и гас. Неподвижность света и была тем невыносимым страданием, на которое обрекалась душа, рожденная среди лучистых энергий.

Сквозь весь бокс тянулся сумрачный коридор, освещаемый рядами грубых электрических ламп. Вдоль стены, удаляясь, размещались одинаковые железные двери с замками, вид которых мучительно поразил Алексея. На каждой двери было несколько замков и запоров, из разных эпох, различных конструкций, каждая из которых, усовершенствованная и улучшенная, усиливала эффект запирания. Накладывала на дверь дополнительную степень несвободы. Все замки — старые, с грубыми щеколдами, скобами и засовами, и новые, с блестящим, электронным замыканием, — содержались в образцовом порядке. За ними следили и ухаживали. Их смазывали маслом, протирали и подкрашивали. Они были главной деталью в машине, которая вырабатывала несвободу. Воздух в коридоре туманился от бесчисленных частичек железа, капелек масла, был пропитан кислыми запахами живой и неживой материи. За дверями притаилась невидимая жизнь, знавшая о появлении новых людей, ожидавшая от этих людей новых для себя несчастий.

— Ну, давайте посмотрим камеры.

Охранник щелкнул электронным замком, повернул механический рычаг, передернул щеколду. Дверь тяжело отворилась, за ней открылась решетка. За решеткой, впритык, тесно, заполняя всю камеру, стояли люди, молчаливые, с тревожными глазами и землистыми лицами. На Алексея близко, сквозь прутья решетки, смотрел полуголый, в майке, человек, жадно выведывающий, что сулит ему появление незнакомца. Поблажку и облегчение или новое ущемление и жестокость.

— За что попали в карцер? — спросил Алексей, видя, как из-за спины человека выглядывают другие лица, землистые, как картофельные клубни в подвале. Но не было среди них того, которое могло принадлежать Юрию Гагарину. — За что вас сюда посадили?

— За грубость начальству. Ругнулся на командира отряда матом, — тихо, почти шепотом, произнес человек. Голос его казался пропущенным сквозь невидимые фильтры, которые поглотили негодование, ярость, моментально вспыхнувший гнев.

— Ничего, посидит, вежливым станет, — произнес Маркиросов, захлопывая дверь. Человеческие лица, мерцающие глаза, дышащие губы превратились в стальную плоскость с привинченными замками. — Ну, давайте еще посмотрим.

Следующая дверь отворилась. И опять сквозь стальные прутья, из сумрака камеры, возникли лица, словно настенные фрески, серые, размытые, недвижные. Ближе всех стоял сутулый, очень худой, с рубцом на щеке, человек, улыбаясь беззубыми деснами.

— А вас за что наказали? — спросил Алексей, высматривая, ни возникнет ли знакомое лицо космонавта, служившее символом человеческой красоты и свободы. Понимал, что Гагарину, если тот и впрямь жив, должно быть почти девяносто. Что старость и тюрьма неузнаваемо его изменили. И все же надеялся узнать его по той лучистой энергии, которой столь щедро наградила его природа. — Вы за какую провинность?

— Алкоголь, — продолжал улыбаться человек, словно ему доставляла удовольствие сама мысль о водке, само звучание произносимого слова.

— Свинья найдет грязь, где вымараться,— презрительно заметил Маркиросов и закрыл фреску стальной непроницаемой плоскостью.

Из третьей камеры, когда ее отворили, вырвался плотный тампон горячих испарений и чего-то душного, зловонного, бешеного. Алексей увидел маленького, голого по пояс человека с круглыми мускулами и наколкой. На лице запеклась кровь, все тело было покрыто синяками. Но грязные кулаки сжимали прутья решетки, словно он пытался ее выломать. Глаза человека жарко блестели, и Алексею стало не по себе от их ненавидящей силы.

— А вы как сюда попали? — спросил он, чувствуя неуместность вопроса. Человек молчал, только верхняя губа у него дрожала от ненависти и в глазах горела несломленная воля.

— Драку затеял. Товарища кольнул ножом. Оказал сопротивление администрации,— пояснял Маркиросов, и в голосе его чувствовалось торжество укротителя, ломающего волю животного, которое подлежит длительной и искусной дрессировке. Заключенный надвинулся на решетку изувеченным лицом, и казалось, хочет плюнуть, — так задрожали его расквашенные губы. Капитан поспешно захлопнул дверь, вогнал обратно в камеру тампон удушья и ненависти.

— Ну вот, так и везде, — произнес он, улыбаясь, словно ему было неловко перед Алексеем за этих звероподобных людей, от которых можно ожидать плевок в лицо и удар ножа в спину.— Пойдемте отсюда.

Алексей понимал, что его поход в колонию завершается неудачей. Он поверил в миф о Гагарине, в один из народных мифов, к которым столь тяготеет русская, ищущая правды, душа. Его собственный миф был сродни этой фантастической легенде, — миф об уцелевшем наследнике, способном привнести в русскую жизнь справедливость, добро и святость. Он смотрел вдоль сумрачного коридора, где каждая дверь запечатывала страдания и ненависть, дававшие о себе знать проникавшим сквозь сталь излучением тьмы. И только из самой последней двери, такой же угрюмой и страшной, как все, таинственно, едва ощутимо для глаз изливалось сияние. У этой двери воздух желтый, как рыбий жир, насыщенный железной пудрой и частицами больной плоти, странно светился. Источником света были не грязные, ввинченные в потолок лампы, а загадочный светоч, упрятанный в глубь каземата.

— Хочу туда, — сказал Алексей, — Откройте ту дверь.

— Да там все то же. Такая же мразь, — произнес Маркиросов.

— Будьте любезны, откройте дверь.

Это было сказано так спокойно и холодно, с такой неколебимой властностью, что Маркиросов повиновался и пошел от крывать.

Он возился долго. Дверь не открывалась. Его колдовская пластинка не срабатывала. Он стучал по замку. Наконец дверь распахнулась, и оттуда пахнуло не тленом, не зловоньем неоп рятного тела, а странной свежестью, смолистой сладостью, какая бывает в намоленной церкви.

Алексей приблизился. Сквозь решетку он увидел сумрачную, как тесная пещера, камеру. На железной койке, один, без сокамерников сидел старик, изможденный, в ветхой, прорванной во многих местах одежде, из которой выступали костистые конечности. Его череп был голый, синеватого цвета, кожа на лице повисла серыми складками, нос согнулся к верхней губе, а рот, лишен ный зубов, провалился. Глаза заросли бровями. Выделялись большие, неестественно оттопыренные уши. Он сидел, сгорбившись, неподвижно, опустив между колен руки с коричневыми безжизненными кистями. Он был похож на отшельника в пещере, какие изображаются на иконах, и Алексей стал искать глазами ворона, который приносит отшельнику пищу.