Гордэстор дураком не был и решил рискнуть, поставить на то, что открыто подставлять его, попирая все каноны дипломатии, Гилиана, даже если каким-то чудом узнала о Торжене, не решится. А значит, это чужая подстава! Посол обратился к гневающейся женщине со всевозможным смирением:
— Правосудия, Владычица Гилиана! Лишь на него уповаю! Пусть великая магия твоя укажет истинного отравителя, осмелившегося вбить клин меж узами вековечной дружбы наших держав!
— Пусть укажет, — гвоздем вбила фразу Владычица, и с тонких пальцев ее, унизанных кольцами, сорвался голубой, пронзительно яркий, огонек. Ударившись о перстень, он воздвигся светящимся голубым зеркалом, в котором, как на экране большого двустороннего телевизора, все, кто не зажмурился, смогли в деталях разглядеть подробности злодеяния.
«То ли девушка, то ли видение» над украшением, ставшем причиной разборок, оказалось совсем не девушкой, а мужиком. Во всяком случае, первым делом Ника заметила у явленного на экране типа черную бородку. А бородатые женщины, подумалось терронке, не слишком частое явление в любом из миров, если, конечно, ты не пошел поглазеть на них в цирк.
Мужчина, чья одежда весьма напоминала колоритное одеяние посла, если ободрать с него все украшения, вышивку и втрое заузить рукава и шальвары, топтался у распахнутого ларца. Напряженная поза свидетельствовала о крайней сосредоточенности, а подергивание — о явной опаске индивидуума, занятого неким делом.
Опустив взгляд ниже Вероника, да и все прочие, сразу поняла: подозрительный тип занят тем самым делом, результат коего и вылился в сегодняшний скандал. Одной рукой брюнет держал крохотную открытую пробирочку, очень походившую на пробник духов, а второй аккуратно обрабатывал помазком внутреннюю сторону перстня, выложенного на бережливо подстеленной желтой салфеточке рядом с футляром.
— Килис, прислужник-стольник! — прошипел сквозь зубы Гордэстор с презрительной ненавистью, к которой сыпанули толику удивления: «Как это ничтожество посмело вести свою игру? Или его кто-то купил?». Посол даже не обратил особого внимания на то, что путы сжали его посильнее.
— Вряд ли мы видим полировку украшений, — язвительно прошипел Глеану.
— Что скажете, лоан Гордэстор? — черная бровь владычицы изогнулась, в остальном лицо казалось венецианской карнавальной маской, из тех, что застыли в выражении вечного покоя.
— Навет и происки врагов союза наших держав, не иначе, Владычица, — снова повторил избранное оправдание посол, чувствуя слова Владычицы горячими угольями на своей шкуре.
— Навет? — едва уловимая недоверчивая усмешка промелькнула на прекрасных губах Аны, и новая искра — на сей раз золотая — сорвалась с руки, устремляясь к перстню, вместе с приказом, направляющим заклятье: — Исток и первопричина!
Вот теперь хитроумный лоан Гордэстор понял, что крупно попал, потому как он и все увидели двоих ведущих задушевную беседу. Вторым был покойный со вчерашнего утра сенешаль Торжен, а первым, соответственно, сам высокий посол.
Нидорец нашел в себе силы отвести взгляд от видения, крушащего все интриги, и тут же пожалел о том. Ибо глаза Владычицы Гилианы были куда страшнее. Сапфировые кинжалы взгляда ударили в грудь, причиняя почти физическую боль. Или не почти?
Ужас сковал члены посла и одновременно распахнул двери идей в вопящем от паники сознании. Гордэстор узрел выход и, сглотнув комок в горле, заговорил самым покаянным и проникновенным тоном (очень не хватало связанных рук, чтобы прижать обе к груди):
— Разоблачен я, и помыслы мои стали открыты тебе, о Владычица Альрахана и повелительница сердец, неровно бьющихся в каждом из зревших красу несказанную хоть единожды. Подкупом распахнул я поганый рот обуянного жадностью ничтожества, только чтоб знать, что мило тебе, о Владычица, что противно, ибо надеялся заслужить симпатию и снисхождение дарами да речами. В час же, когда нечестивец явился в стан мой, ища укрытия от погони после гнусных свершений, гнев безрассудный обуял сердце пылкое. Не мог поступить я иначе, чем по обычаям родины — поднес изменнику чашу с ядом. Лишь тогда опомнился, когда тварь сия на ковре издохла. Спала пелена ярого гнева, осознал: не в Нидоре я, безумный, но в Альрахане, и иные обычаи в крае твоем, Владычица, и иной предателям суд сужден. Однако ж, поздно каяться было, и тогда завершить ритуал я верным слугам велел: бросил к ногам твоим труп изменника. Теперь же кару по заслугам своим принять готов за рвение излишнее, за тот огонь, что в душе запалила, о Владычица!
— Мама, не только твой разум, но и тело поистине всеохватно. Ноги аж до подворотни на Рассветной дотянулись! — изумился между делом Инзор, оперативно вычленяя из мусорной речи посла зерна истины.
По всему выходило, что рыльце у посла в пушку, да только пух тот из другой подушки сыпали. Так откровенно подставляться с отравлением Видящей при обилии свидетелей нидорцы, блюдущие видимость приличий чище самих приличий, не стали бы.
— Это аллегория, сын мой, — прохладно заметила Гилиана на пассаж Искры и, игнорируя столь же цветистые, сколь и лживые признания посла, велела Пеплу:
— Отпусти.
Ленты-крылья разжались, а Владычица продолжила:
— Степень вины твоей, лоан Гордэстор, определена будет. По ней и кару примешь. Сейчас же повелеваем удалиться с праздника, который вольно или невольно, но был осквернен. Надлежит тебе передать в руки стражей альраханских для дознания отравителя, за стенами посольства нидорского укрывшегося. Травить его не надо! — последнее Гилиана подчеркнула особенно ядовито. Куда там невинному снадобью на перстне.
Следующее распоряжение было отдано Инзору:
— Килиса в допросную.
Что означало: альсору надлежит забыть про развлечения и немедленно отправляться вместе с послом для взятия отравителя под стражу. Златоглазый мужчина коротко кивнул, соглашаясь с необходимостью личного участия в деле, и взглядом попросил прощения у невесты, лишенной возможности потанцевать с нареченным.
Ребята в форме лакеев и с магической татушкой службы Инзора на запястьях собрали драгоценно-травленный набор с пола в большой светлый плат ткани. Исчезла из зала пара ликвидаторов почти одновременно с нидорцем Гордэстором, отбывшим с бала в сопровождении альсора Инзора.
Глеану, вернувший зубам прежние сглаженные очертания вместо акульего набора, остался вместе с матерью успокаивать общественность, делая вид, что ничего особенного Нике не грозило.
Сама девушка всеми силами тоже старалась в это поверить и гладила, гладила мягкую шерстку Шотар. Оставалось только радоваться надежной руке Эльсора у плеча, да подвернутой ноге, освободившей героиню праздника от необходимости танцевать. Сейчас Веронике не был по силам даже заурядный вальс, не то что удивительно красивый и простой внешне, но чрезвычайно обильный на различные элементы гаэрон.