Читать интересную книгу История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Кем мог быть такой переводчик? Булгары вряд ли знали славянский язык в той степени, в какой он необходим для убедительной проповеди. То же самое можно сказать о знании тюркского языка со стороны окружения Владимира. Но даже если кто-то вокруг Владимира и знал тюркский язык, это мог, скорее всего, быть один из варяжских купцов, многие из которых были христианами, так как вели свою торговлю в основном с Византией и Дунайской Болгарией. Если речи волжских булгар переводил такой купец, то очевидно, что не в его интересах было представить ислам в сколь-нибудь выгодном свете. Однако вероятнее всего, переводчиком, хорошо знавшим и тюркский, и славянский языки, был один из киевских тюркоязычных хазар, представителей иудейской общины. Тогда становится ясно, почему в летописном изложении так смутно и неверно предстает описание мусульманского рая и якобы разрешенный «на сем свете» блуд. Такой переводчик, перечислив сходство мусульманства и иудаизма – обрезание, отказ от свинины и прочее, – должен был показать, что ислам, не в пример иудаизму, является религией распущенности и многодозволенности.

Но дело даже не в этом. Изложение доводов северных мусульман в русских летописных источниках и, далее, в трудах классических русских историков отражает уровень понимания ислама, перешедший русскому православию в наследство от Византии, которая издавна считала ислам вражеской идеологией и распространяла о нем самое поверхностное, а много чаще совершенно искаженное представление. Мы уже знаем, например, что византийская формула отречения от ислама, которой подвергались попавшие в плен мусульмане, совершенно неверно подразумевала, что мусульмане поклоняются идолу, «сделанному из крепкого железа[293]», а ислам представляла как религию разврата и сластолюбия. Летописец, создавая не только и не столько историографическое сочинение, сколько политическую апологию христианской княжеской власти, ничего не знал и не хотел знать об исламе, тем более, что в его монашеском сане всякий разговор о нем представал адским соблазном и искушением, и не подозревал, что в его рассказе о греческом философе, изложившим Владимире «правильную веру», большая часть этого изложения могла быть отнесена, как к исламу, так и к христианству. Н. М. Карамзин говорит:

«Безымянный Философ, присланный Греками, опровергнув в немногих словах другие Веры, рассказал Владимиру все содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, Христианства, семи Соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных на вечную муку. Пораженный сим зрелищем, Владимир вздохнул и сказал: «Благо добродетельным и горе злым!» Крестися, – ответствовал Философ, – и будешь в раю с первыми. Летописец наш угадывал, каким образом проповедники Вер долженствовали говорить с Владимиром; но ежели Греческий Философ действительно имел право на сие имя, то ему не трудно было уверить язычника разумного в великом превосходстве Закона Христианского. (…) Христианство, представляя в едином невидимом Боге создателя и правителя вселенной, нежного отца людей, снисходительного к их слабостям и награждающего добрых – здесь миром и покоем совести, а там, за тьмою временной смерти, блаженством вечной жизни, – удовлетворяет всем главным потребностям души человеческой».

Последнее замечание Н. М. Карамзина во всей полноте его можно отнести и к мусульманскому вероучению. Повторимся, что приход к Владимиру представителей разных вер не является исторически достоверным фактом и судить о выборе князем религии как о «выборе по свободе совести» мы не можем. Да, пожалуй, и не должны. История с выбором веры свидетельствует не столько о действительной дилемме князя, сколько о том, каково было представление русских летописцев о мусульманстве в те времена, когда в эпоху западных Крестовых походов резко усилились геополитические столкновения между набравшей силу Владимиро-Суздальской Русью и Волжской Булгарией, то есть, когда мусульманская держава, традиционно жившая в добрососедстве с Русью, стала изображаться как враг и соперник. В этом смысле чрезвычайно существенно, что предпочтение князем христианства должно было сопровождаться резким отвержением ислама со стороны «греческого богослова».

«Защитник «своей» веры всегда вынужден прибегать к аргументам, разжигающим или национальные чувства, или низкие страсти, стремится нравственно опорочить иноверца, словом, здесь проявляется одна из самых неприглядных сторон религиозного фанатизма. Так это обстоит в наши дни, так это было и тысячу лет назад. Богослов без обиняков заявил, что ислам «оскверняет небо и землю». Ритуальные омовения, непременные у мусульман, грек, византиец (летопись называет его философом), описал с такими омерзительными подробностями, а о женщинах-мусульманках отозвался так, что во всех переводах летописи это место традиционно опускают[294]».

Очевидно, что до князя не дошло сущностное понимание ислама, как, впрочем, и сущностное понимание христианства, однако летописным фактом остается и то, что Владимир не отверг мусульманства с порога, а поручил своим послам разобраться с этой верой более досконально. Эти посольства, согласно летописи, были отправлены Владимиром в 987 году. Как пишет Н. М. Карамзин,

«Владимир, отпустив Философа с дарами и с великою честию, собрал Бояр и градских старцев, объявил им предложения Магометан, Иудеев, Католиков, Греков и требовал их совета. «Государь! – сказали Бояре и старцы: – Всякий человек хвалит Веру свою: ежели хочешь избрать лучшую, то пошли умных людей в разные земли испытать, который народ достойнее поклоняется Божеству» – и Великий Князь отправил десять благоразумных мужей для сего испытания. Послы видели в стране Болгаровхрамы скудные, моление унылое, лица печальные; в земле Немецких Католиков богослужение с обрядами, но, по словам летописи, без всякого величия и красоты, наконец, прибыли в Константинополь. Да созерцают они славу Бога нашего! сказал Император и, зная, что грубый ум пленяется более наружным блеском, нежели истинами отвлеченными, приказал вести Послов в Софийскую церковь, где сам Патриарх, облаченный в Святительские ризы, совершал Литургию. Великолепие храма, присутствие всего знаменитого Духовенства Греческого, богатые одежды служебные, убранство олтарей, красота живописи, благоухание фимиама, сладостное пение Клироса, безмолвие народа, священная важность и таинственность обрядов изумили Россиян; им казалось, что сам Всевышний обитает в сем храме и непосредственно с людьми соединяется… Возвратясь в Киев, Послы говорили Князю с презрением о богослужении Магометан, с неуважением о Католическом и с восторгом о Византийском, заключив словами: «Всякий человек, вкусив сладкое, имеет уже отвращение от горького; так и мы, узнав Веру Греков, не хотим иной». Владимир желал еще слышать мнение Бояр и старцев. «Когда бы Закон Греческий, – сказали они, – не был лучше других, то бабка твоя, Ольга, мудрейшая всех людей, не вздумала бы принять его». Великий Князь решился быть Христианином».

Итак, первоначальный «выбор веры», согласно источникам, произошел не по сути вероучения, но по внешним признакам, поскольку, как замечает Н. М. Карамзин, неподготовленный ум «пленяется более наружным блеском, нежели истинами отвлеченными». В этом смысле понятно, что русские послы не увидели в Волжской Булгарии, только еще приступившей к украшению своего государства наподобие архитектурных и культурных образцов саманидской Азии, величия и роскоши, свойственных византийскому богослужению.

Характерно, однако, что первое посольство Владимира было отправлено, согласно летописи, именно к булгарам: очевидно, что отношение Владимира к исламу не было однозначно негативным. Этому можно найти вполне логичные объяснения. Слава мусульманских держав Азии, где набирало силу государство Газневидов, великолепие Багдада и богатство Кира и мусульманской Испании были известны и в Киеве, и только действительная удаленность этих государств от Киевской Руси не давала ее власть имущим возможности убедиться в «победительной силе» ислама собственными глазами. Более того, Владимиру действительно пришлись по душе отсутствие ханжества и практическая жизненность ислама, в котором нет понятия первородного греха, и отношения мужчины и женщины, при условии законности этих отношений, не являются чем-то зазорным, о чем неприлично говорить в связи с верой. По словам С. М. Соловьева,

«кроме 5 законных жен было у него (Владимира) 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Бельгороде, 200 в селе Берестове. Он был «несыт блуда», по выражению летописца: приводил к себе замужних женщин и девиц на растление, одним словом, был женолюбив, как Соломон».