Читать интересную книгу Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни - Софья Андреевна Багдасарова

– невиданное дело – Софонисба и Елена на три года переехали жить в его дом и работать в его мастерской в качестве «учеников» (в сопровождении нянюшки, конечно). Упоминания об этом необычном событии мелькнули в переписках кремонских корреспондентов с их иногородними собеседниками, и пару раз потом люди из Рима и Флоренции спрашивали Амилькаре, не его ли дочери решили стать, подумать только, «художницами!»? Pittoressa – что за слово новое, искусственное, нет такого в итальянском языке и никогда не было.

Спустя три года Бернардино Кампи уехал в Милан – увы, вымер уже великий род Висконти, и Сфорца тоже вымерли: город теперь принадлежал испанцам, как и многие земли в округе. Городом правил губернатор – тот самый герцог Альба. Учителем сестер на тех же условиях стал другой кремонец Бернардино, по фамилии Гатти, за свое телосложение прозванный «Иль Соджаро», что по-ломбардски значит «Бочёнище». Конечно, сестер, теперь уже всех шестерых, учили не так, как учили бы мальчиков. Им нельзя было ставить обнаженную натуру для упражнений, ведь это непристойно. Их не учили писать фигуры, разве только в одежде, а это ведь неудобно для понимания. Сложные композиции тоже явно были не для них. Сестры сосредоточились на написании лиц, портретов, головных или по пояс. Иногда они пробовали давать фигуры крупнее, но опытному глазу было заметно, что чувствуют они себя в этой теме неуверенно и люди у них не люди, а манекены.

У Амилькаре же внезапно открылся дар. Не сумев заработать денег ни оружием, ни торговлей, ни литературной деятельностью, он внезапно понял, что перо – все равно инструмент крайне полезный. И почта. Ну да, его дочери не стали знаменитыми поэтессами или латинистками, ну и пусть, кто из женщин сейчас поэзией только не балуется – вон, куртизанка Туллия д’Арагона вообще эпические поэмы пишет, и их даже читают, и каждая венецианская девка считает это теперь таким же полезным навыком, как игра на лютне и фелляции с флагелляциями. А его дочери – особенные, пусть все это знают. И Амилькаре придумал невиданное – он обратил привычку итальянских гуманистов и знати переписываться между собой, обмениваясь слухами, стихами и произведениями искусства, в инструмент прославления своих девочек. Он просил Софонисбу писать много своих автопортретов: это были небольшие картины, изображающие пухлощекую девушку с огромными строгими глазами за мольбертом, игрой на клавесине или просто погрудно. Амилькаре слал их в качестве подарков тем, кто на самом деле управлял умами Италии, и те дивились, что юная девушка умеет так великолепно писать, передавать сходство. А вы ведь знаете, что самый сильный портрет – это тот, про который вы чувствуете, что он идеально похож на натурщика, при этом самого натурщика в жизни не видывав.

Знание о том, что Софонисба и ее сестры – девушки удивительных талантов (хоть и немного с привкусом «ученой обезьяны», но как же еще нормальному мужчине о женщинах думать?), привлекало к ним внимание, в каком бы обществе они ни находились. А их аристократичные манеры и умение держаться влекли к ним сердца.

Софонисбе исполнилось 19 лет, когда один из сыновей кремонских аристократов, приятель детства, попросил ее руки у Амилькаре, который был в отличном настроении – как раз родился его первый и единственный сын Асдрубале.

Амилькаре вызвал ее тогда к себе и спросил, какие намерения она имеет относительно замужества.

– Мне странен ваш вопрос, батюшка, – отвечала художница. – Зачем же вы мне давали читать трактат Боккаччо про Ирину, Марсию и Тимарет? Все они оставались девственницами, ведь только так можно всецело посвятить себя работе. Потому что семья, муж, дети – это то, что полностью творчество убивает. Ежели женщина решила посвятить себя семье, то ни минуты свободного времени у нее больше не будет, уж не говоря о том, какой опасности подвергает ее жизнь каждое деторождение. Все эти годы, потраченные мною на совершенствования, все усилия моих преподавателей, ваши с матушкой переживания – все эти упорнейшие труды и слезы мгновенно могут быть выброшены на ветер.

– Ты говоришь необычные, но мудрые вещи, дочь. Однако ж Кристина Пизанская, чью «Книгу о граде женском» ты также любишь читать, также была женой и матерью!

– Она была вдовой с детьми, оставшейся без денег! И, поняв это, стала писательницей и стала получать деньги своими трудами от монархов Европы.

Амилькаре не знал, что на это ответить: раньше он как-то вообще не задумывался о перипетиях биографии великой Кристины Пизанской. Софонисба между тем продолжала:

– А три года назад вы же сами, батюшка, преподнесли мне новое издание боккаччиевского «О знаменитых женщинах», дополненное Джузеппе Бетусси! Вы забыли, что там теперь добавлены новые главы о женщинах нашего времени – Изотте Ногароле, Джиневре Гамбара и Веронике Гамбара и Виттории Колонна, великих поэтессах и знатных аристократках. Вполне очевидно, что те, кто остаются девственницами или хотя бы вдовами, успеют сотворить намного больше прекрасного!

На этом вопрос был закрыт. Амилькаре отправился к отцу потенциального зятя и объяснил ему, что приданого за дочерьми не дает, на чем и распрощались без взаимных обид. Потом он собрал остальных дочерей, вошедших в брачный возраст, и узнал об их настроениях: ни одна из них не выразила того же желания остаться незамужней, что и Софонисба, кроме Лючии – обладательницы почти равного художественного таланта. С грустью и стыдом отец признался, что вряд ли к ним посватается кто-нибудь достойный, потому что приданого за эти годы он не смог им накопить. Узнав об этом, Елена объявила, что хочет стать монахиней и удалиться от этого мира, что вскоре и было осуществлено.

Софонисба с Лючией тем временем начинают немного путешествовать по городам Италии. В Мантуе их с почетом принимает герцог Гульельмо I Гонзага с супругой Элеонорой Австрийской, дочерью императора Фердинанда, сестрой будущей флорентийской герцогини Иоганны. Упорство, с которым сестры, в первую очередь Софонисба, продолжают совершенствоваться в своем занятии, приносит похвальные результаты. В Риме 22-летняя Софонисба знакомится с самим Микеланджело и имеет с ним долгие беседы. Один из ее рисунков – смеющаяся девочка, – привлекает внимание мастера, всю свою жизнь пытающегося разработать сложную малоизученную тему человеческих эмоций и проанализировать, как именно надо рисовать мимику, мускулы лица. Он бросает ей вызов – нарисовать более сложный предмет, плачущего мальчика. Вернувшись домой в Кремону, Софонисба как-то видит, как рак кусает малыша Асдрубале, и тот заливается слезами. Она зарисовывает братика и отсылает этот рисунок в Рим Микеланджело, и тот весьма его хвалит. Верней, переписку ведет от ее лица отец – девице неприлично переписываться