Я замираю под зубцами стены. Стражник останавливается, наклоняется и смотрит на горящий вдалеке огонь. Зубцы — новое дополнение, отесанные камни поверх камней Зодчих. У Зодчих было оружие, для которого замок с его зубцами — смехотворное препятствие. Я не знаю, для какой цели возводился Зодчими Высокий Замок, но в то время он не был замком. В самых глубоких казематах под толстым слоем грязи древняя табличка гласит: «Ночная парковка запрещена». Даже если по отдельности слова Зодчих имели смысл, соединенные вместе, они его теряли.
Стражник идет дальше. Я продолжаю взбираться, перелезаю через стену, спускаюсь на деревянный настил. В темном углу внутреннего двора я снимаю свою клетчатую шляпу и прячу ее в заплечный мешок. Вытаскиваю сине-красную тунику — цвета Анкрата. Портниха Логова по имени Мейбл сшила ее для меня, такие носят слуги моего отца. В тунике, со спрятанными под капюшон волосами, я вхожу в дверь Печатников. Прохожу мимо придворного рыцаря, совершающего свой обход. Сэр Эйкен, если я не ошибаюсь. Я держу голову высоко поднятой, и он не обращает на меня внимания. Человек с опущенной головой, пытающийся спрятать лицо, сразу вызывает подозрение.
От двери Печатников сначала налево, затем направо, потом по небольшому коридору до часовни. Дверь часовни никогда не закрывается. Я заглядываю внутрь. Горят только две свечи, вернее, догорают, света они почти не дают. В часовне никого. Я следую дальше.
Комната монаха Глена рядом с часовней. Дверь на защелке, но у меня с собой стальная полоска, достаточно тонкая и гибкая, чтобы всунуть ее между дверью и косяком, и достаточно крепкая, чтобы поднять защелку.
В комнате монаха Глена очень темно, но в ней есть окно, выходящее во внутренний двор, где Макин обучал дворян искусству боя. Окно пропускает внутрь тусклый свет ночи, я позволяю глазам привыкнуть к темноте комнаты. Пахнет сыром, который слишком долго лежал на солнце. Я стою и вслушиваюсь в храп монаха, мои глаза ищут его в темноте. Он лежит в кровати толстой гусеницей. В комнате почти ничего не видно, только крест на стене, но без Спасителя, словно Он взял перерыв вместо того, чтобы заниматься своим извечным делом — охранять и спасать. Я делаю шаг. Я помню, как монах Глен вбуравливал пальцы в мою плоть, извлекая из нее колючки терновника. Как он охотился за ними. Какое находил в этом удовольствие, когда Инч, его помощник, держал меня. Я вытаскиваю кинжал из ножен.
Я приседаю у его кровати, моя голова на уровне его головы, храп такой громкий, что кажется: он его разбудит. Я не вижу лица, но я его помню. Оно плоское, я бы сказал, слишком тупое для глубоких эмоций, но отлично подходящее для презрительной усмешки. Во время службы отец Гомст вещал с кафедры, а монах Глен наблюдал, сидя на стуле у двери часовни: волосы вокруг давно не бритой тонзуры похожи на влажную солому, глаза слишком маленькие на фоне широкого лба.
Мне следует перерезать ему горло и тихо уйти. Иначе выйдет много шума.
«Ты овладел Катрин. Изнасиловал ее, а потом сказал, что это сделал я. Ты обрюхатил ее и заставил так меня ненавидеть, что она вытравила ребенка. Ненавидеть до такой степени, что она готова была вонзить в меня нож».
Удар Катрин предназначался монаху Глену, а не мне.
Мои глаза привыкают к темноте и начинают различать темные силуэты предметов. Я отрываю узкую полоску от края простыни. Тихий шорох на фоне храпа монаха Глена, но он ворочается и что-то бурчит. Отрываю вторую, третью, четвертую. Завязываю в узел последнюю, и получается тугой мячик. У кровати стоит маленький столик, на нем свеча. Я отодвигаю столик подальше, чтобы он не упал и не наделал шума. Я вслушиваюсь в храп и улавливаю его ритм. Когда он делает вдох, засовываю ему в рот тряпичный мячик. Еще одну ленточку обматываю вокруг его головы и крепко держу. Монаха Глена не так легко разбудить, но он на удивление сильный. Я вытаскиваю из-под него остатки простыни и бью локтем в солнечное сплетение. Он сипит через кляп. Я вижу, как заблестели его глаза. Он подтягивает колени к голове, и я связываю их третьей полоской от простыни. Четвертая — для его запястий. Мне приходится ударить его в кадык прежде, чем я успеваю обездвижить монаха.
Я теряю вкус к своей работе до того, как он полностью связан. Он уродливый голый человек, хныкающий в темноте. И все, чего я хочу, — уйти отсюда. Я беру кинжал с отодвинутого столика.
— У меня кое-что есть для тебя, — говорю я. — Что доставили не по назначению.
Я вонзаю клинок ему в мошонку. И оставляю его там. Не хочу вытаскивать. Если вытащу, он очень быстро умрет от потери крови. Я думаю, он должен умирать долго и мучительно.
У меня с собой есть еще один кинжал.
Я почти у двери, монах Глен хрипит с присвистом у меня за спиной. Глухой стук, он упал с кровати, но меня останавливает не это.
Появляется Сейджес. Он, не переступая порога, стоит за ящиком. Изнутри него идет свет, не яркий, он не освещает даже пол у его ног, но достаточный, чтобы видеть татуировки, покрывающие все тело. Его глаза и рот — темные дыры в свечении.
— Вижу, ты сохранил привычку убивать священнослужителей. Ты по списку работаешь? Первым был епископ, теперь вот монах. Кто следующий? Мальчик, прислуживающий в алтаре?
— Ты язычник, — говорю я. — Ты должен одобрять меня. Кроме того, его грехи взывали к возмездию.
— О… — Улыбка выглядит полумесяцем на фоне свечения. — А твои грехи, Йорг, к чему взывают?
У меня нет ответа. Сейджес только шире улыбается.
— Ну, и что за грехи были у монаха Глена? Я хочу спросить, но ты, кажется, заткнул ему рот кляпом. Надеюсь, видения, которые я посылал юной Катрин, не стали поводом для неприятностей? Женщины такие сложные существа, не так ли?
— Видения? — говорю я. Мои руки ищут в мешке второй кинжал.
— Ей чудилось, что она носит во чреве ребенка, — говорит Сейджес. — Каким-то образом удалось даже заморочить ее тело. Кажется, это называется ложной беременностью. — Татуировки на его лице двигаются, слова пульсируют. — Такие сложные существа эти женщины.
— Был ребенок. Она его вытравила. — Во рту у меня пересохло.
— Была кровь и сгустки. Отрава сараемских ведьм вызывает такое. Но ребенка не было. Сомневаюсь теперь, что он когда-нибудь сможет появиться. Отрава старых ведьм выедает внутренности. Чрево становится пустым.
Я достаю кинжал и направляюсь к нему. Я пытаюсь бежать, но я будто иду по глубокому снегу.
— Глупый мальчишка. Ты думаешь, я действительно здесь? — Сейджес не сделал ни движения, чтобы убежать.
Я пытаюсь ударить его, но тело двигается с трудом, не слушается меня.
Клац.
Рука Макина на шкатулке. Шкатулка закрыта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});