Солдаты напирали. Я начал чувствовать такую же усталость в руках, как и в ногах. Нам нужно было всего несколько минут, но иногда ты не получаешь того, что хочешь, или того, что тебе нужно. Глаза с жадностью хватали развернувшийся передо мной вид. Время умирать. В прошлый раз меня спас конь. Нет, благородный конь не вынес меня на своей спине, испуганное животное просто лягнуло меня. Это было неожиданно. Возможно, Кориона это удивило в еще большей степени. Но быть спасенным мочевым пузырем несчастной овцы… это нечто из ряда вон. Это превосходит все.
Высоко над нами медленно разгорались костры, растапливая снег в горшках, нагревая надутые пузыри, плавающие в воде, над которой поднимался пар. Процесс дает жителям Высокогорья время отступить в безопасное место. Горшки требуется расставлять в самых опасных местах. Как можно выше, ради собственной безопасности, но ровно настолько высоко, чтобы получить желаемый результат.
Горячего воздуха становится все больше. Пузыри еще больше раздуваются. До той степени, до которой человек надуть их не в состоянии. Это всего лишь дело времени. И правильного расчета. Вода начинает кипеть. Давление нарастает. И взрыв!
Жители Высокогорья играют на волынке, у которой вместо кожаного мешка — мочевой пузырь. Такие волынки хрипели и визжали на моей свадьбе, они похожи на волынки жителей севера, хотя менее сложные и с более пронзительным звуком. Не стоит думать, что взрыв овечьего пузыря будет громким. Звук такой, будто каждый визг и вой, которые волынка может издать за свою долгую и незадачливую жизнь, собраны воедино на краткий миг. Такой звук способен пробудить мертвого. Но этот был рассчитан на то, чтобы принести смерть.
Одна из шести овец, которые пожертвовали шесть мочевых пузырей для шести горшков, вызывающих сход лавин, под которыми жители Гаттинга разожгли огонь, должно быть, страдала недержанием, так как ее мочевой пузырь взорвался на несколько минут раньше, чем ожидалось.
Сход лавины ты вначале чувствуешь и только потом слышишь. Нарастает странное напряжение. Оно давит на барабанные перепонки. Я заметил, что даже солдаты, готовые изрубить меня на куски, почувствовали на себе это напряжение. Затем следует гул. Вначале слабый, но он непрерывно нарастает. И наконец, перед самым срывом лавины, слышится шипящий свист.
Мой расчет сработал в самый нужный момент. Я бросился вглубь пещеры. Прежде, чем солдаты Стрелы последовали за мной, мир сделался белым. И они исчезли.
36
ДЕНЬ СВАДЬБЫ
В пещере было темно и тихо, хотя в ней сгрудилась сотня человек.
Гул лавины стих. Падая, я ударился задницей о немилосердный камень, и мое проклятье стало первым звуком, нарушившим тишину.
— Дьявольское дерьмо! — Я позаимствовал это ругательство у брата Элбана и считал своим долгом время от времени его использовать, поскольку больше никто им не пользовался.
В пещере продолжала стоять тишина, будто при входе тролли отрывали голову каждому дозорному.
— В глубине пещеры есть фонари и фитиль, — громко сказал я.
Послышалась возня.
Завозились активнее, скрежет кремня по железу, и тусклый свет выхватил в темноте с десяток лиц.
Я посмотрел на серебряные часы на руке — впервые за, казалось, целую вечность. Четверть первого. Секундная стрелка пошла по второму кругу.
— Моя лопата открыла вход в пещеру, — сказал я, пригибая голову, чтобы не удариться о низкий свод. — Возьмите теперь свои и выкапывайте нас отсюда.
— Надо сделать перекличку, — выступил вперед Хоббз. Загорелось еще несколько фонарей, и стена снега засверкала у него за спиной.
— Можно, — согласился я, понимая, что это не праздный интерес. Он потерял друзей, тех, кому оказывал поддержку, сыновей друзей, и он хотел знать, кто остался в живых из Дозора — его Дозора. — Можно, но не снег убивает людей при сходе лавины, — продолжал я, — солдаты снаружи не погибли.
Я привлек их внимание.
— Убивает удушье. Солдаты задыхаются под снегом. Мы тоже можем задохнуться, так как воздуха в пещере мало. И пока я вам все это объясняю, я потребляю воздух, которого и так мало. Пока вы меня слушаете, вы вдыхаете полезный воздух и выдыхаете непригодный. Каждый фонарь, который освещает пещеру и позволяет вам меня видеть, пожирает драгоценный воздух. — Молчаливая благодарность наставнику Лундисту и его урокам алхимии, я могу не пережить день своей свадьбы, но у меня нет желания покинуть этот мир, погаснув, как свеча под стеклянным колпаком.
Дозорные меня поняли. Трое, которые не бросили в темноте лопаты, поспешили разгребать снег, остальные кинулись искать свои. Вскоре все лопаты были пущены в ход. Конечно, можно было им просто приказать копать, но лучше, если они будут знать причину спешки и не подумают, что я не скорблю с Хоббзом о погибших.
Я заметил капитана Кеппена, привалившегося к большому камню и державшегося за бок. Макин сидел у дальней стены пещеры, опершись об нее спиной и подтянув колени к себе.
— А мы пока осмотрим раненых, — сказал я Хоббзу и похлопал его по плечу. Королям полагается делать такие жесты.
Я пробрался к Макину, переступая и обходя тела дозорных, лежавших на полу. Трудно было сказать, ранены они или просто выдохлись до предела. Я соскользнул спиной по стене, покрытой тонким слоем льда, и опустился рядом с Макином. Он смотрел, как дозорные откапывали вход в пещеру, и старался дышать медленно и неглубоко. От него исходил густой запах пота и гвоздики.
Удивительный путь я проделал, чтобы в конце оказаться закупоренным в пещере, похороненным заживо на одной из горных вершин. Из Высокого Замка — на дороги, с дорог — на трон Ренара, долгие, больше года, странствия по империи, пока наконец Высокогорье вновь не призвало меня. И здесь, в Высокогорье, нахожу вознаграждение, приносящее меньше удовлетворения, чем охота, — становлюсь взрослым мужчиной, восседающим на троне, который ломает голову над мирскими заботами: как избежать чумы и голода, набирать рекрутов и обучить их; наращивает хозяйство, как воин наращивает стальные мышцы рутинными тренировками. И все ради чего? Чтобы предсказанный гадалками император растоптал все это своими сапогами по дороге к Золотым Воротам?
Я закрыл глаза и прислушался к своим болям, впервые давшими о себе знать за сегодняшний день бракосочетания с Мианой. Тяжесть пережитого за день навалилась, выдавливая из меня слова.
— Люди погибли на этом склоне только потому, что я долго разговаривал с Коддином, — сказал я. — Люди Ренара и Анкрата.
— Да, — Макин поднял голову.
— Ну вот, и мы умираем в пещере, как Коддин. Хочешь облегчить душу, сэр Макин? Или нам нужны еще более критические обстоятельства и еще меньше времени?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});