такой ужасный и реалистичный. Я сама не понимала, что говорю. Все образы смешались… Эдуар?
В стекле отражалось его нахмуренное лицо, и Женя испугалась, что всё испортила. По спине пробежал озноб – то ли от очередной волны страха, то ли от того, что она лишилась тепла его объятий. Женя обхватила себя руками, а затем потянулась и накинула на плечи одеяло, осознав, что всё это время сидела на кровати в чём мать родила.
Наконец Роше развернулся, мрачный, словно грозовая туча.
– Ушам своим не верю. – медленно произнёс он и уставился на Женю так, словно видел её впервые. – Как я мог снова наступить на те же грабли!
Он покачал головой и устало провел рукой по лицу.
– Призраки, Эжени?! Пирофобия? Сатанисты? Злобные домовые?! У меня такое ощущение, что всё это время я общался с другим человеком. С умной здравомыслящей девушкой, которой не придёт в голову верить в подобную чушь!
– Пирофобия – это не чушь, – тихо возразила Женя, низко опустив голову. – Да, это доставляет некоторые неудобства, но я с детства привыкла с этим справляться…
– Неудобства?! Это фобия, Эжени! С этим должен разбираться специалист! А ты скрывала. Да тебе вообще не стоило ввязываться во всю эту историю с ведьминскими перфомансами, учитывая твою ситуацию и расшатанную нервную систему.
«Как будто у меня был выбор…»
– Это тут не причём! В отеле действительно происхо…
– Нет, Эжени, причём! Ещё как причём… – перебил он её и горько усмехнулся. – Всё это время ты фактически лгала мне. Лгала и притворялась другим человеком. В то время как в твоей голове творилось чёрт знает что…
Он вновь покачал головой, сделал пару шагов вперёд и, подобрав брюки, резкими движениями просунул ноги в штанины, натягивая их на голое тело, не потрудившись отыскать боксеры и футболку.
– Я завтра же напишу заявление на увольнение, – прошептала Женя пересохшим губами.
Эдуар от неожиданности замер, а потом всмотрелся в её лицо и отрезал:
– Я тебе запрещаю. Никакого увольнения. Ты сейчас приведешь себя в порядок и ляжешь спать, а через два часа встанешь, оденешься и спустишься в гостиную к завтраку.
Женя нервно сглотнула.
– Эдуар, пожалуйста.
Но его закаменевшее тело, хмурый взгляд из-под бровей, раздувающиеся крылья носа… Всё говорило, что он не отступится от своих слов.
– Ты ведь уже получил, всё что хотел, – еле слышно произнесла она.
– Вот как ты обо мне думаешь?!
В его словах была слышна такая ярость, что Женя в ужасе съёжилась. Спустя несколько долгих секунд он отвернулся и с такой злостью пнул кресло, что оно с грохотом завалилось на бок.
– Не знаю, что за бред у тебя в голове, но это точно не то утро, которого я ожидал после прошедшей ночи.
Не оглядываясь, он вышел за дверь и уже с порога жёстко произнёс:
– Завтрак, Эжени. Ты придёшь на него, даже если тебя будет преследовать вся Дикая Охота во главе с мертвым бароном Сен-Маром!
Дверь громыхнула об косяк так, что с потолка посыпалась штукатурка. А Женя сползла на пол рядом с поверженным креслом и забилась в рыданиях. Спустя минуты – или часы – когда в её глазах, казалось, больше ни осталось ни слезинки, она нашла в себе силы встать и умыться. Боясь даже взглянуть в зеркало, Женя вернулась в комнату и, сделав шаг к кровати, замерла. До рассвета ещё оставалось пара часов, но лечь в постель, где совсем недавно они с Роше любили друг друга… Перед её внутренним взором промелькнули картины переплетающихся, разгорячённых тел, и глаза снова наполнились слезами. Она резко отвернулась и подняла с пола кресло, повернув его к окну. Села, опустив руки на мягкий подлокотник, и склонила на них голову.
До этого момента Женя кружилась в водовороте эмоций. Признания и злые, горькие слова громоздились одно на другое, не оставляя ни времени, ни возможности обдумать происходящее. И вот Женя наконец немного пришла в себя, и, казалось, ничто не переменилось – раннее утро, и она как и прежде одна в своей комнате. Ничто реальное или потустороннее не навредило ей, не покалечило, не сломало её. И всё же куда делась вчерашняя Женя Арно? Куда исчезла её жизнь? Её робкие мечты и надежды на счастье?
В разгар августа выпал рождественский снег; февральская вьюга замела цветущие лавандовые поля; ледяная корка покрыла спелые ягоды боярышника; холодный белый саван укрыл луга Прованса и Женино сердце. Тропинки, ещё вчера вившиеся среди цветущих розовых кустов, сегодня оказались скрыты под толстым слоем нетоптаного снега, а кипарисы в парковой аллее, лишь пару часов назад зеленеющие и душистые, будто в тропической оранжерее, теперь стояли суровые и заиндевелые, как колючие сосны в зимней Норвегии.
Женя невидящие смотрела прямо перед собой и видела свои тайные заветные мечты, столь сиявшие в свете надежды прошлой ночью – теперь они превратились в окостеневшие, холодные трупы, которые уже никогда не воскреснут. Она смотрела на свою любовь, на первое действительно глубокое чувство, отданное Эдуару, им же сотворённое, – бледная крошечная искорка дрожала у неё в сердце, тряслась от озноба, как младенец, терзаемый в колыбели лихорадкой. Женя страдала, как никогда в жизни, но понимала, что больше не сможет искать исцеления в объятьях любимого, ведь она сама всё разрушила, уничтожила то доверие, что зародилось между ними. Должно быть, ему даже смотреть на неё отвратительно…
«Мне нужно бежать из Шато Д'Эпин. Но куда? И как, если он, глядя мне прямо в глаза, в самую душу, запретил увольняться!»
***
Запах свежесваренного кофе, хрустящих тостов, мерный гул голосов и бряцание чайных ложек – всё это стало таким родным и привычным… Но не сегодня, не после того, что произошло ночью.
Каждый шаг приближал Женю к «цветочной» гостиной, каждый пройденный метр отмерял расстояние до того, как ей придется нацепить на лицо маску если ни дежурной вежливости, то хотя бы равнодушия.
Сидеть там, рядом с любопытными сплетницами, прятать дрожь в руках, намазывая джем на тост, пытаться заставить себя съесть хоть кусочек – эти действия казались простыми и невероятно сложными одновременно.
«Макс считает, что я совершенно не умею врать. Не гибкая, не изворотливая».
Гомон завтракающих сотрудников становился громче.
«Развернуться и уйти. Просто уйти. Сейчас. Он же не узнает. Он никогда не ел вместе со всеми. Ни разу».
– Завтрак, Эжени. Ты придёшь на него, – снова и снова звучал в сознании голос Эдуара, заставляя её передвигать свои одеревеневшие ноги.
В обыденный набор звуков вклинился ещё один. Непривычный, звонкий, заливистый. Детский