Читать интересную книгу Новый Мир ( № 10 2008) - Новый Мир Новый Мир

Текстопорождающая машинка ворочает его, как Солярис, ворочает, как куклу. Пригов вскидывает отсутствующий взгляд к потолку, находит там некое слово, вновь возвращается к прерванному разговору.

8. Пригов ведь был как птичка, его трудно заподозрить в похотливых намерениях или какой иной физиологии: не пьет, не курит, не колется. Женат, имеет сына, но они где-то далеко. За горизонтом.

Сам он постоянно подчеркивал свою якобы стариковскую немощь, но по уровню энергичности при этом давал сто очков вперед любому из “молодых”.

Это лукавое “стариковство”, игры в “старика Державина” необходимы были для подтверждения простого факта: он один из нас. Он — тут (хотя — другой ногой, где-то там: в истории, в традиции, в совке, в лабиринтах собственной синдроматики). Так инопланетяне, чтобы лишний раз не шокировать впечатлительных аборигенов, симулируют прием пищи и посещение уборной. На самом деле еда скапливается у них в особых отсеках прямоугольной формы, сделанных из фольги.

Удивительно другое. Как отмечают многочисленные наблюдатели (да и я сам тому свидетель), при том, что Пригов не принимал каких бы то ни было возбудителей химического происхождения, тонус его существования очень точно воспроизводил кривую общего в компании опьянения.

Здесь Пригов выступал как баланс застолья, золотая середина, уравнивающая крайности. Помнится, в четвертом часу утра он совершенно серьезно спрашивал у меня, насколько правильными кажутся мне его наблюдения над жизненными стратегиями метаметафористов.

При всех оговорках Пригов выделял из них именно Парщикова — как самого потенциализированного, способного воспрять еще и еще раз.

— Правда, — говорил Дмитрий Александрович при этом, — у него совершенно не остается для этого времени: еще год, два от силы...

9. Симулякры текста, то есть полное замещение реальности, есть еще одна “реальность”, чье бытие зависит от насыщенности направленных на ее проявление усилий, на экстенсив трудозатрат.

Ну конечно, ведь, как известно, творческая личность работает все 24 часа в сутки. Однако большая часть креативной энергии находится в непроявленном, нематериализованном состоянии. Дмитрий Александрович Пригов абсолютизировал непрерывность творения, доводил ее до предельного состояния, до абсурда. Когда качество и количество не столь различны меж собой. Качество заменяется здесь точностью. Точностью воспроизведения складок внутренних процессов.

А Дмитрию Александровичу важно было все раскладывать по полочкам, у него шла постоянная борьба с хаосом. Когда застолье заканчивалось, он, напрочь лишенный звездности, шел мыть посуду, только бы не оставлять ее на утро.

Постоянное напряжение шло бок о бок с расслабленностью — ведь жить и работать надо в кайф. Тем не менее Пригов — это же человек-оркестр и человек-проект длиной в жизнь. Дмитрий Александрович очень хвалил художника Романа Опалку, которого теперь вряд ли кто способен догнать.

Тем, кто не знает: Роман Опалка всю жизнь рисует цифры. От нуля, написанного когда-то, на заре творчества, до бесконечных, постоянно прибывающих цифр, которые с каждой картиной становятся все более и более бледными.

Пригову были важны системность и последовательность Опалки, ставшего безусловным классиком из-за своей настойчивости. Есть анекдот, что кто-то из великих халтурщиков, Глазунов или Шилов, возмутился при Пригове простотой “Черного квадрата”. Де, нарисовать такую хрень способен каждый.

— Каждый-то каждый, — ответил Дмитрий Александрович, — но попробуйте рисовать черные квадраты всю жизнь…

10. Наиболее реальный Пригов явился мне, когда мы с ним не могли открыть дверь в квартиру. Ему через два часа улетать, а никого нет, все на каком-то глупом мероприятии.

Дверь никак не открывается, и как отыскать ну хоть кого-нибудь из администрации, неизвестно: что делать? как быть и кто виноват? Случайно с собой — паспорт и билет, можно без проблем улететь. Сумку потом закинет Курицын или Кулик.

Но как быть с привычным времяпрепровождением? Как без этих шор, этого покрывала, этих, не убоимся этого слова, стен? Вот оно, срывание всяческих дискурсивных масок, обнажение приема.

Больше всего его беспокоило, что он остался без бумаги и не сможет фиксировать движения своего внутреннего Соляриса.

— Да вы наркоман, Дмитрий Александрович! — сказал я ему, но у него первый раз в практике нашего общения не было времени на ответ: он решал, как правильнее поступить.

Потом постепенно стих энергетически, обмяк: решение оказалось принятым. И снова вернулся (то есть убежал) от реальности. С ним снова можно было говорить о текстуальности.

— Я — деятель культуры, — повторял он, как мантру, — потому важно не соответствовать тем или иным жанровым ожиданиям, но осуществлять себя. Вне привычных стратегий. На пересечении нескольких направлений, до конца не отдаваясь ни одному из. Сообразно собственной синдроматике…

Притом Пригов ведь умудрялся светскость сочетать с честностью: он никогда не был лакировщиком, говорил правду. Уникальное сочетание!

Я сам видел, как он битых два часа мужественно объяснял свердловскому писателю Жене Касимову нелепость многочисленных деятелей местной культуры, которая вдруг выползла в кафе “Бибигон”, и как Курицын, плоть от плоти земли уральской, выгодно от них отличается. И почему.

Причем Пригов говорил крайне неприятные, жесткие слова — честно, глядя оторопевшему Жене Касимову в глаза.

11. Почему концептуализм, а вместе с ним и Пригов снова, в новейшую эпоху, оказываются живее всех живых? А все очень просто: знаки поменялись, но не исчезло (оно не может быть вакантным по определению) место официального языка.

Поиски национальной идеи, коей озабочены все прогрессивные общественные течения, напрямую связаны с общностью информационного пространства.

Когда-то большевики в первую очередь призывали захватывать банки и вокзалы, теперь главными ресурсами власти оказываются СМИ, радио и телеканалы, газеты и Интернет: тот, кто владеет информацией (и распространяет ее), тот владеет миром.

Перестройка, провозгласившая перестановку акцентов с классовых (коллективных) на сугубо частные (приватные), начала дробить общество и информационное поле на многочисленные автономные страты и субкультуры.

Особенно ярко это выразилось в литературной полемике 80-х между “почвенниками” (“славянофилами”) и “демократами”.

Тогда казалось, что на месте единого медийного пространства возникают массы параллельных и не пересекающихся между собой вселенных. Что отныне так и будет — век коммуналок закончился, каждому выдали по отдельной квартире, и ты, окруженный единомышленниками (заединщиками), можешь построить свою собственную автономную реальность.

Реальность же оказалась сложнее. Обществу, даже самому раздробленному, необходимы скрепы. Иначе никак. Свято место пусто не бывает. И пока новая российская государственность “восставала с колен”, объединительной тканью стали рекламные слоганы и выступления писателей-сатириков (что не были ни “писателями”, ни “сатириками”), затем, чуть позже, — сериальные архетипы, параллельно этому набирал мощь и безальтернативность отечественный шоу-бизнес.

Нынешняя российская культура устроена таким образом, что если тебя нет в телевизоре и на радио, то ты вроде бы как и не существуешь вовсе. Политика рейтингов позволяет потчевать зрителей и слушателей только диетической, бесконечное число раз пережеванной кашкой. Именно поэтому (в том числе и поэтому) по всем фронтам идут сплошные подмены.

В передачах возникают поп-персонажи, отчего-то называемые, ну, например, писателями. Коммерчески ориентированные авторы хорошо продаваемого трэша, конечно, выпускают книги, подписанные своими фамилиями, но имеют ли подобные делатели хотя бы минимальное отношение к литературе и писательству? Оксана Робски или Лена Ленина могут быть “писательницами” лишь в том поле, где Анастасия Волочкова — балерина, Никас Сафронов — художник, а Николай Басков — главный трагический тенор эпохи.

Точно так же, как писателей, серьезных актеров театра и кино вытесняют мелькающие до рези в глазах однодневки “мыльных опер”, серьезных музыкантов-— “фабриканты”, наскоро слепленные продюсерами из того, что было. Инфекция эта, что печально, идет и вглубь творческих цехов.

И вот литературные критики, принявшие вполне серьезный, хотя и коммерческий проект Бориса Акунина, вынуждены анализировать многочисленные пустопорожние подделки под “духовку” и “серьез”, называя писателями полуслучайных персонажей, типа какого-нибудь Михаила Веллера, или многочисленных авторов и авторш “иронических детективов”. Сначала к этому относишься как к комическому qui pro quo, потом устаешь отслеживать несоответствия, а теперь понимаешь, что масштабы подмен приняли тотальный и необратимый характер. Серьезные явления и тренды оказались вытесненными на культурную обочину, в тот самый андеграунд, где еще с советских времен расцветало все самое живое и интересное.