Я не ошиблась. Не прошло и пары дней, как между доном Мануэлем и нашими гордыми вельможами случилась ссора. Выскочка-посол, который ходил по пятам за Филиппом, словно ревнивая комнатная собачка, и никого к нему не подпускал, словно тот уже был помазанным королем, не нравился никому. Проведя немалое время при императорском и французском дворах, чрезвычайно приверженный этикету, дон Мануэль явно позабыл, что испанские вельможи гордятся своим происхождением и привыкли обращаться к монарху без особых церемоний. Его неутомимые попытки играть роль личного советника и охраны Филиппа не находили понимания у вельмож; иные даже угрожали воткнуть кинжал дону Мануэлю в брюхо.
Однажды вечером, когда мы с фрейлинами разбрасывали сушеную лаванду по ковру в моей палатке, чтобы отогнать вшей, со стороны лагеря Филиппа послышались крики. Я послала Беатрис на разведку, и та вернулась, улыбаясь до ушей:
– Маркиз де Вильена ругается с доном Мануэлем. Похоже, в обмен на поддержку со стороны маркиза ему пообещали вернуть замок на юге, который их величества отобрали у него во время Реконкисты. Теперь дон Мануэль заявляет, что никакого возмещения за замки или земли не будет, пока кортесы не провозгласят его высочество королем и он не заявит свои права на королевскую казну. – Беатрис снова улыбнулась. – Принцесса, я думала, Вильена выхватит меч и разрубит дона Мануэля надвое. А Бенавенте – тот вообще настоящее чудовище. Он схватил дона Мануэля за рубашку и начал трясти, так что посол вскоре взмолился о пощаде. Вашему мужу эрцгерцогу пришлось вмешаться и подарить Вильене золотой кубок со своего стола, а Бенавенте – блюдо.
– Что ж, – заметила я, – мой муж раздает теперь свою собственную посуду. Bien. Пусть крадут друг у друга. Чем сильнее они поссорятся, тем лучше для нас.
Я могла позволить себе ждать. Житейские тяготы, на которые уже начали жаловаться фламандцы, нисколько меня не беспокоили. Ехать весь день под палящим солнцем в облаках вздымаемой тысячами копыт пыли, разбивать на закате лагерь, спать в палатках, есть сушеную еду и кипятить питьевую воду – ко всему этому я привыкла еще во времена Крестовых походов моих родителей. Да, скрывать беременность еще около месяца было непросто, но меня утешало, что у Филиппа и дона Мануэля трудностей куда больше.
В числе прочего галисийские крестьяне едва не обрекли их на гибель. Дон Мануэль нанял погонщиков с повозками для оружия, одежды и прочего имущества. Однажды ночью, пока мы спали, галисийцы отвязали своих волов и исчезли. Их место заняли фламандские стражники, но лишь после громкого скандала с гвардейцами вельмож, которые со свойственным им высокомерием отказались помогать вообще.
Когда мы въехали в пределы Леона, начались трудности с припасами. За провизию выставляли заоблачные цены. Я втайне радовалась, видя, как растет ярость Филиппа, который начинал видеть другую сторону столь желанного для него королевства: подозрительное отношение ко всем чужакам и стремление содрать с них побольше. Готовый взорваться, он набрасывался на грандов, приказывал им договариваться с упрямым народом, вызывая тем самым еще большую их неприязнь. Ибо кто еще, кроме Габсбургов, мог осмелиться помыкать представителями испанских голубых кровей, словно лакеями?
После недель пути мы достигли границы Кастилии, и в городе Пуэбла-де-Санабрия Филипп объявил остановку на отдых. Он занял ближайший дом, и мне с моими женщинами предоставили комнату наверху.
Вечером, когда я стояла в медной ванне в одной сорочке и Беатрис смывала с меня дорожную грязь и пыль, распахнулась дверь и вошел Филипп. Я даже не стала прикрываться – было слишком поздно. Бросив один лишь взгляд на мою пополневшую фигуру, он торжественно проговорил:
– Я так и знал! Ты беременна, как и предполагал дон Мануэль. Приходи сегодня поужинать со мной, чтобы я смог объявить хорошую новость.
– Поужинать с тобой? – Я вышла из ванны и взяла у Сорайи халат. – Вряд ли. Я слишком устала и хочу побыть одна.
– Все равно приходи. Все должны видеть, что тебя никто не держит насильно взаперти.
Едва он произнес эти слова, я поняла, что он тут же о них пожалел. Филипп вовсе не хотел, чтобы я знала: сейчас, когда мы стоим на пороге моего королевства, он не уверен в том, как его там примут. Стало ясно, почему он – или, скорее, дон Мануэль – решил остановиться в этом захолустном городишке, вместо того чтобы ехать прямо в Кастилию. Кто мог знать, какая встреча их там ждет?
Я отрешенно смотрела на него. Пульсирующая жилка на виске, огрубевшая кожа лица – в последнее время он слишком много пил. Филипп явно неважно себя чувствовал: хоть он и выглядел здоровяком, на самом деле был избалован и изнежен жизнью среди балов и охотничьих вылазок, которые не готовили его к изнурительным путешествиям через горы под обжигающим солнцем.
– Вот как? – подчеркнуто резко сказала я. – В таком случае я, конечно, поужинаю с тобой. Не хотелось бы, чтобы отец подумал, будто со мной плохо обращаются.
Нахмурившись, Филипп ткнул пальцем в сторону Беатрис:
– Проследи, чтобы она пришла.
* * *
Дом был простой, бревенчатый, и в суровые зимние месяцы наряду с людьми в его центральном зале находили приют и животные. Не слишком подходящая обстановка для придворного ужина, однако, как я и предполагала, дон Мануэль постарался подчеркнуть статус моего мужа. Из сундуков достали и повесили на стены заплесневелые гобелены, на изрезанный стол поставили золотое блюдо, а своим приспешникам посол велел одеться в самое лучшее платье. Они являли собой полную противоположность испанским вельможам, которые не испытывали особой нужды подкрепиться после целого дня пути и сидели поодаль от фламандцев все в тех же в грязных камзолах и пыльных сапогах.
Я вошла в зал в бархатном платье цвета лазури, с распущенными волосами и королевским рубином на шее. Вельможи все как один встали и поклонились. Я заняла свободное место рядом с Филиппом. Успела ли я посеять в них зерно сомнения? Не начали ли вельможи задумываться, стоит ли связывать свою судьбу с Филиппом и его подобострастным советником? Мой взгляд задержался на лице Вильены, который приподнял напомаженные брови и одарил меня своей обычной безжалостной улыбкой. За время нашего путешествия я поняла, что, несмотря на самодовольный вид, мало отличавший его от фламандцев, у него было телосложение настоящего испанского гранда, рожденного для верховой езды.
Рядом с ним сидел дородный Бенавенте. Крупной фигуры коннетабля нигде не было видно. Не будь я уверена, что видела его несколько недель назад, могла бы решить, будто он мне почудился.