– А ты весьма вспыльчива, моя инфанта, – усмехнулся он, сжав мою руку. – Советую тебе, однако, попридержать язык, если не хочешь прибыть в свою драгоценную Испанию под ярмом и в уздечке.
Я отстранилась. О том, что наше совокупление месяц назад принесло свои плоды, я ему ничего не говорила и собиралась молчать до последнего. Как и прежде, он наверняка воспользовался бы поводом вновь ограничить мою свободу, в которой я сейчас так нуждалась.
– Мне нужно переодеться. – Я прошла мимо него. – Хочу выглядеть, как подобает женщине моего положения.
– К чему лишние хлопоты? – безжалостно рассмеялся он. – Ты и так в последнее время ходишь только в черном!
Я направилась в свою каюту, зная, что скоро ему станет не до смеха.
* * *
Казалось, встречать нас вышел весь город. Женщины и дети несли поспешно собранные букеты весенних цветов, мужчины надели лучшие воскресные одежды. Нашего прибытия никто не ожидал, и городские власти из кожи вон лезли, чтобы оказать нам достойный прием. Радости их не было предела, но они жалели, что им не хватает времени для устройства встречи со всем полагающимся великолепием, какого я заслуживала.
Улыбнувшись, я покачала головой. Фанфары меня не интересовали – мне вполне хватало того, что меня приветствуют мои подданные.
Филипп притоптывал ногой, мало что понимая из моих слов, поскольку так и не удосужился в полной мере овладеть испанским. Требовалась помощь дона Мануэля, который нашептывал ему перевод, стоя на скамеечке для ног. При словах «мои подданные» глаза его яростно вспыхнули. Высоко подняв голову и выпятив грудь, он прервал мою беседу с чиновниками, что являлось вопиющим нарушением этикета, и мы направились пешком к собору, где нам должны были вручить ключи от города. В качестве нашего временного пристанища был выбран доминиканский монастырь.
Мы шли по мощеным улицам во главе со священниками и бургомистром. Люди выстроились по сторонам дороги, восхищенно глядя на кричащую роскошь фламандской свиты. Филипп, в пышном фиолетовом камзоле и с короной герцога на голове, выглядел настоящим гигантом, рослым чужеземным красавцем. Своим людям он также приказал надеть самые роскошные одежды, которые резко контрастировали с моим черным бархатным платьем и испанским чепцом с вуалью, скрывавшим волосы.
Улицы стали у́же, превратившись в лабиринт старых накренившихся домов с цветами на балконах. Вокруг царила благословенная чистота. В отличие от Фландрии, Франции и Англии, здесь не выливали содержимое ночных горшков из окон, а использовали для этого расположенные за городом свалки. Эхом отдавались стук кованых сапог и позвякивание ножен об украшенные драгоценными камнями ремни. Внезапно кто-то крикнул с балкона:
– Viva nuestra reina Doña Juana, hija de Isabel! Да здравствует наша королева Хуана, дочь Изабеллы!
Филипп яростно уставился наверх. Из толпы послышались голоса детей, а за ними – мужей и дедов, дочерей, вдов и матерей, пока, казалось, весь город не начал кричать одно и то же:
– Viva Doña Juana! Viva nuestra reina! Да здравствует наша королева!
Я на миг остановилась, не веря собственным ушам. Я уже успела заметить, как смотрят на меня эти закаленные жители побережья, незнакомые люди, которыми мне предстояло править. Меня беспокоило, что им может не понравиться строгость моего платья, что они почувствуют пролегший между мной и Филиппом раскол. Слышали ли они о том, что мне пришлось пережить во Фландрии? Знали ли они о моем предыдущем визите и бегстве Филиппа? Рассказывали ли этим простым рыбакам, пастухам и кожевникам о той битве, которую мы вели за мой трон?
Слышали ли они, что я сошла с ума?
До этого я не обращала внимания на их лица, сливавшиеся для меня в единую массу. Но теперь я видела людей, которые совершенно искренне приветствовали меня: раскрасневшегося мужчину, который размахивал шляпой, сверкая зелеными глазами; улыбающуюся женщину, которая прижимала к груди младенца, держа за руку маленькую девочку; супружескую пару, склонившую головы со слезами на глазах. Я чувствовала врожденное уважение, которое они проявляли к своему монарху, но еще больше я чувствовала их любовь, такую же, какую они дарили моей матери за то, что она объединила королевство, дав им годы мирного процветания. Любовь эта была столь простой, столь всеобъемлющей, что у меня на глазах выступили слезы.
Я машинально подняла вуаль. Увидев мое лицо, несколько вдов, облаченных в вечный траур, преклонили колени. Одна из них подняла узловатую руку и крикнула:
– Que Su Majestad disfrute de mucha vida y triunfé! Долгой жизни и торжества вашему величеству!
Не обращая внимания на возражения Филиппа, я подошла к стоящим на коленях вдовам – наследницам испанской культуры, которые каждый день покупали на рынке хлеб и сидели на пороге, обмениваясь сплетнями о живых и вспоминая ушедших. Я уже собиралась попросить их встать, когда среди них ко мне протолкалась худая женщина в поношенной шали на сутулых плечах.
Меня поразил ясный взгляд ее черных глаз.
– Уберите эту старую каргу! – рявкнул Филипп.
Шагнув ко мне, он сжал мое плечо словно клещами. Жестом остановив стражников, я улыбнулась, глядя в ее морщинистое лицо.
– Si, señora? – тихо спросила я.
Я думала, она хочет, чтобы я исцелила ее своим прикосновением, или нуждается в подаянии. Но со мной она говорить не стала. Повернувшись к Филиппу, она нараспев произнесла:
– Сегодня ты явился сюда гордым принцем, юный Габсбург. Но после смерти тебя ждет куда более долгий путь по Кастилии, чем при жизни.
Наступила тишина. Снова повернувшись ко мне, женщина печально и многозначительно улыбнулась. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. Затем она отошла в сторону и ее поглотила толпа.
Я посмотрела на Филиппа, который побелел как мел.
– Если еще раз увижу эту ведьму, прикажу проткнуть ее мечом, – пробормотал он, когда процессия двинулась дальше.
Мы остановились у главного входа в церковь. Предстояла традиционная церемония, и я собрала все свое самообладание, ибо от моих последующих действий зависело, получу ли я народную поддержку, или же едва возникшая хрупкая связь прервется навсегда.
Вперед вышел губернатор Галисии с символическими ключами от города и зачитал древнюю клятву, которую должны были принести мы с Филиппом, подтвердив статус провинции Галисия. Филипп нетерпеливо кивнул. Вид у него был растерянный, поскольку дона Мануэля отправили на полагающееся ему место в конец очереди.
– Нет, – сказала я достаточно громко, чтобы слышали все. – Я не могу принести клятву.
– Нет, Su Majestad? – Губернатор уставился на меня. – Но таков обычай. Неужели мы чем-то вызвали ваше недовольство?