Шаг за шагом он шел вперед и думал — обо всем, и ни о чем сразу. Он думал разом обо всех существующих вариантах дальнейшего развития событий, о возможном и невозможном будущем, о том, что произошло бы, если бы он не был сегодня так везуч. Казалось, что никто не знает, что он жив, но теперь его видели. Или думали, что видели? Это наводка или случайность? Кто именно послал за ним? Ответа на все эти вопросы у Драко не было. Он размышлял о Тулузе, Авиньоне, родителях, Грейнджер и je ne sais quoi. Он думал о Нотте и все глубже задавался вопросом о том, почему друг вел себя так необъяснимо: вызвал Лорда на берегу озера, но спас Малфоя; рисковал жизнью, помогая Орденским пленникам, но подставил Грейнджер; готов был помогать Драко и даже Поттеру с Уизли, но упорно не желал причислять себя к «их стороне» и продолжал рисковать, рисковать, рисковать. Какой был в этом смысл, если за этим не было никакой грандиозной идеи или идеологии? Нотт в последнее время был полон странностей, и Драко вдруг понял, что за всеми ними кроется какой-то большой секрет. Об этом следовало бы подумать, но…
Малфой вдруг остановился. Его внимание привлекло что-то, выбивающееся из равномерно-скучного, повторяющегося пейзажа: слева, чуть выше уровня его глаз, на песчаном склоне среди трав чернел какой-то камень. Повинуясь странному порыву, утопая по щиколотку в песке, Драко с трудом взобрался на дюну и… обомлел. Камень оказался могильным; на нем было высечено: «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ДОББИ, СВОБОДНЫЙ ДОМОВИК».
Драко впервые видел подобное захоронение. Кроме того, он не знал, бывают ли у домовиков повторяющиеся имена, но почему-то был точно уверен, что здесь покоился тот самый, знакомый ему с детства эльф. Малфой вдруг почувствовал смертельную усталость. Опустившись на влажный песок рядом с черным камнем, он отстраненно отметил, что холод и голод начинают брать свое. Он точно знал себя, знал, что на Добби ему наплевать. Но что-то нестерпимо ныло под ребрами. Возможно, дело было в том, что ей было бы не наплевать. Ей никогда ни на кого не было наплевать… Чертова Грейнджер!
Малфой не знал, сколько просидел он вот так на мокром песке, но когда из заледеневших пальцев выпала палочка, понял, что кажется, задремал.
Где гребаный Поттер?! Зачем он вообще приволок его в Тинворт?!
Заклинание было подпитано яростью и отчаянием: небосвод и песчаный пляж озарило бесшумным салютом.
И результат не заставил себя ждать. Поттер появился неожиданно, из ниоткуда, но не трансгрессировал, а как будто просто вышел из пустоты. Одет был снова не по погоде — в одной толстовке и домашних брюках. Он был не один: стоящий за ним мужчина держал в руках палочку и, даже несмотря на темноту, легко идентифицировался как один из Уизли, правда, рыжие волосы были собраны в хвост. Малфой поднялся на ноги и сделал нетвердый шаг навстречу, но Поттер вдруг жестом остановил его. Без предисловий, он вдруг задал самый странный вопрос, который только можно было задать в этой ситуации:
— Первый курс. Что ты увидел в окошке хижины Хагрида, когда проследил за нами ночью?
— Поттер, твою мать! — закатил глаза Драко, но выразить недовольство ему не дали. — Какого…?
— Отвечай! — рявкнул вдруг Гарри, вскинув палочку. Уизли стоял за его спиной не двигаясь. — Что ты увидел?
— Дракона!!! — воскликнул Драко, ничего не понимающий и готовый уже грубо послать всех этих чокнутых, и Поттер тут же — так же неожиданно — опустил палочку. Малфой выдохнул. Все происходящее, кажется, начало медленно, но верно сводить его с ума.
— Извини, это просто проверка, — примирительно сказал Гарри. Драко ничего не ответил.
— Я Билл Уизли, — дружелюбно улыбнулся выступивший из-за поттеровской спины длинноволосый. Только теперь Драко с отвращением разглядел, что все его лицо исполосовано длинными уродливыми шрамами. — Гарри говорил о тебе. Мы все очень благодарны за твою помощь! Ты можешь зайти в коттедж «Ракушка» на берегу океана, территория относится к Тинворту.
Малфой покосился на Билла Уизли. «Еще один сумасшедший», — устало подумал он, как вдруг отшатнулся, едва не сбив Поттера: прямо перед ним — будто с него сняли гигантский шатер-невидимку — вырос небольшой трехэтажный домик, крыша которого была покрыта крупной черепицей, в лунном свете казавшейся морскими ракушками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— На доме Фиделиус, а Билл — Хранитель тайны, — улыбнулся Поттер. — Никогда не видел, как он работает?
Малфой пробурчал себе под нос что-то неразборчивое. В действительности он думал только о том, как он голоден и как сильно хочет спать. Прийти сюда, позволить Поттеру сказать всем, что ему, Малфою, некуда пойти, унизиться перед всем этим сбродом… Мысленно он снова подбодрил сам себя. Это ненадолго. Только дождаться оборотного, всего-ничего. Пара недель. Проникнуть в мэнор. И спасти оттуда Гермиону Грейнджер, как гребаный Персей — Андромеду. А потом — сменить имя (не фамилию!) и переместиться куда-нибудь на острова Карибского бассейна.
Все трое уже поднялись на крыльцо, и тут из приоткрытой двери до Драко донеслись чьи-то крики: один голос был ему знаком — он слышал его недавно в «Норе», прячась за комодом. Это была Джинни Уизли. А второй, должно быть, принадлежал ее матери. Драко быстро понял, что стал свидетелем семейной ссоры, если не сказать больше — скандала.
— …он плохая партия, спасибо ему, конечно, но нечего с ним якшаться! — кричала миссис Уизли. — Мало у нас проблем? Из-за таких, как он, пострадали люди. И продолжают страдать. И умирают, Джиневра, люди умирают, тебе ли не знать! Я не верю, что должна объяснять тебе это…
— Это уж слишком, мам! Ты забыла, что только благодаря ему я встречаю это Рождество дома?! — визжала в ответ младшая Уизли, и Малфой вдруг все понял. Мерлин… — Еще раз повторяю, его заставили вступить. Его отец…
— Ноги его здесь не будет, я сказала. Ты с ума сошла?! Ни один Пожиратель Смерти не переступит порог этого дома, тебе ясно?! И ты тоже никуда не пойдешь!
Драко беспомощно оглянулся на Гарри, но смысла в этом не было: Поттер и Билл Уизли уже бросились внутрь оба, по всей видимости, намереваясь утихомирить разбушевавшихся и сообщить о прибытии одного из тех, кому отныне запрещено было «переступать порог». «Подожди, пожалуйста, тут», — бросил Гарри на ходу, указав на одно из плетеных кресел, стоящих на небольшом крыльце прямо у входа, и Малфой тут же, не пререкаясь, исполнил просьбу. Опустившись в кресло, он наложил на себя очередное согревающее и прикрыл глаза. Нотт и Джинни Уизли… Мерлин всемогущий, и как он не догадался сразу?… Хреновы Монтекки и Капулетти! Эта война действительно стерла все границы — и истиной это было, оказывается, не для него одного.
========== Глава 33. Эксперименты ==========
Это, кажется, была вкуснейшая овсянка в ее жизни.
От тарелки исходил пар, пахнувший ванилью и молоком, а ягоды, вмешанные в кашу, одним своим видом — красное на белом — вызывали какой-то совершенно зверский аппетит. Не думая дважды, она скрутила непослушные кудри в узел на затылке, чтобы не мешали, и прикоснулась кончиками пальцев к холоду серебряной ложечки, на которой была выгравирована аккуратная «М». Схватив ее, отправила в рот первую ложку, потом вторую, третью, обжигаясь, выдыхая, но все равно продолжая есть. Именно эту тарелку овсянки Гермиона почему-то вспоминала потом, много-много месяцев спустя, бесконечно бродя по пустынному побережью до самой темноты, считая эту дурацкую кашу — вот ведь парадокс — точкой отсчета новой жизни. Именно тогда, за завтраком, она поняла, что чувствует себя совершенно иначе. И дело было вовсе не в том, что это было, кажется, первое утро, когда Гермиона больше не ощущала раздражающей слабости и головокружения, первое утро, когда кожу на плече и лопатке больше не стягивала корка спекшейся крови и мази со специфическим запахом на болезненно заживающей ране, оставив вместо себя тонкий белый шрам — несомненно, уродливый, но все же изящный. И даже не в том, что она выспалась и уже давно, насколько она могла судить, не страдала от чужого присутствия в своей голове. Дело было, должно быть, в чем-то глубинном, невидимом; в спокойствии, подобно чужой душе поселившимся во всем ее существе. Так спокойно и странно-хорошо она не чувствовала себя давно. Проанализировав последние недели, те, что оставили след в ее памяти как нечто смазанное, тревожное, чувственное и новое, жуткое, но прекрасное, она безэмоционально уловила это незримое изменение в себе. «Новая жизнь» — как никогда более точное определение незнакомому ощущению у человека, недавно пришедшего в себя после смертельного ранения.