из драконьей кожи, давно онемели, и уже в кистях начала чувствоваться неприятная скованность. Каждый новый шаг давался с трудом, но идущий, укутанный в подбитый мехом лисицы толстый плащ, был упрям. В миг, когда его разум требовал сдаться, он возрождал в памяти лицо любимой жены. Глубочайшее отчаяние и нестерпимая боль исказили прекрасные черты, превратив их в уродливую маску. И он растерзал бы всякого, кто осмелился бы заявить, будто она, изнурённая неудачными беременностями, в конце концов, утратила всякое очарование.
Это, верно, был злой рок, жестокая расплата за грехи предков. Их обыденное естественное для всякой пары желание стать родителями внезапно превратилось в сущий кошмар. Одна потеря следовала за другой, всякий раз, едва живот только начинал расти. Они потеряли так пятерых, несмотря на все меры предосторожности и усилия целителей. И вот, казалось, что им, наконец, улыбнулась судьба. До родов оставалось чуть больше двух месяцев, когда в их дом вновь пришла беда. Были вызваны самые прославленные целители и лучшие из лекарей-волшебников. Он отчаянно надеялся, что в этот раз им непременно удастся спасти малыша. Всё же срок был достаточным, чтобы при должных усилиях выходить недоношенного. Во всяком случае, ему уже доводилось встречаться с такими случаями, закончившимися вполне удачно, вот только судьба в очередной раз презрела их.
— Он умер ещё несколько дней назад, — констатировал лекарь. Его взгляд был пронизан состраданием и печалью. Мертворождённый младенец лежал синим бледным комком у него на руках.
— Но почему? — Боль прошивала насквозь. Словно молния, она пронизывала каждую клеточку, и не давала дышать. Он мог лишь рвано захватывать воздух, будто угодившая на сушу рыбина. И всё, о чём ему мечталось в тот момент — наконец, оглохнуть, чтобы не слышать, как в соседней комнате обезумевшая от тяжелейших родов и обрушившегося горя, надрывалась его любимая.
— Верните моё дитя! Отдайте его! Он нужен мне! — Её голос напоминал неистовый вой дикой волчицы, угодившей в капкан.
— Сердце перестало биться… — Ища причину, лекарь окутал тельце магией и принялся вглядываться в меняющийся узор чар. Яркие огненные всполохи почти мгновенно окрасились в жуткий зелёный, а затем внезапно потемнели. Брови лекари сдвинулись к переносице, а лицо вмиг помрачнело.
Стук собственного сердца, бешено скачущего в груди, оглушал, судорожное неровное дыхание казалось рокотом ураганного ветра. Но даже весь этот невероятный шум не смог утаить от него ужасающую истину, произнесённую едва слышным шёпотом.
— Его забрала тьма…
С губ сорвался стон, а глаза защипало от едкой горечи.
— Мне жаль, Дэйни. — Лекарь спешно завернул труп младенца в окровавленную простынь. — Придётся сжечь тело.
— Да, конечно. — Собственный голос звучал глухо и хрипло, будто чужой. Тяжесть осознания навалилась на него, словно к шее привязали каменную глыбу и сбросили в морскую пучину. И там, в той глубине, в которую он стремительно погружался, царили лишь беспросветная тоска и безысходность.
— Кто-то из ваших с Ийли предков практиковал тёмные искусства? — Осторожный вопрос лекаря вырвал из горла новый надсадный стон.
В мозгу тут же незваным гостем пролетели слова родного деда:
«Если свет презрел тебя, оставив один на один с бедой, не каждому хватит мужества смириться с неизбежным и просто сдаться».
Запятнавший их клан отступник, изгнанный с позором и выжженный с фамильного древа, как недостойный права носить даже имя волшебника. Когда-то тот не сумел выдержать безвольного наблюдения за безумными страданиями и мучениями больной матери и обратился к тёмной магии. Проступок, которому не было прощения в глазах главы клана, не нашёл понимания и у других членов семьи. Впрочем, и до сих пор эта история преподносилась, как предосудительный горький урок должный остудить всякий пыл и нежелательные мысли о подобном выборе.
— Вы можете… — Его голос треснул, будто стеклянный кувшин под натиском крутого кипятка. — Устроить погребальный костёр сами… Я… — он так и не смог договорить. Слова застряли в горле, словно склеившись.
Лекарь понимающе кивнул и, поклонившись в знак уважения, вышел из комнаты. Оставленный в одиночестве Дэйни уже не скрывал своих чувств. Обрушившись на невинную стену, он пытался каждым яростным ударом выместить весь свой гнев и отчаяние, но, даже проломив каменную кладку и сбив руки в кровь, не ощутил и толики облегчения. В мозгу занозой засело непримиримое чувство, которое с той поры только росло. Оно же, не давая покоя ни днём, ни ночью, окончательно измучило его и толкнуло к безрассудству.
Путеводное заклинание вывело Дэйни к занесённой снегом пещере. Он решительно направился внутрь: все страхи и сомнения были оставлены ещё у древних стен, ограждающих Запретные земли. Чтобы ни говорили древние старцы и великие волшебники, никто из них не испытывал того же, что выпало на долю ему и его жене. И раз судьба так немилосердна, стоит ли и впредь доверять ей так слепо? Он счёл это более неуместным, и потому дал себе зарок впредь самому творить своё будущее.
Жуткий холод и мрак окружили его. Дэйни щёлкнул пальцами, вызывая волшебный огонь. Искра вспыхнула, на миг озарив оледенелые стены, но тут же погасла. Встревоженная тьма будто бы стала плотнее. Стылый затхлый воздух комьями оседал в лёгких. Выставив руку вперёд, Дэйни сделал шаг, потом следующий, а затем ещё. Двигаясь по наитию, он жадно щупал морозную пустоту, а та будто смеялась над ним, подбрасывая лишь сгустки тьмы. Достаточно было лишь коснуться их, и те лопались подобно мыльным пузырям. Но Дэйни не отступал. Упрямо идя вперед, он, наконец, наткнулся на липкую субстанцию, которая рассыпалась в его пальцах тонкими, почти невесомыми нитями. Он не смог сдержать улыбки. Нашёл! Свободной рукой он полез в карман. Нащупав небольшую линзу, Дэйни поспешно вытащил её и приложил к глазу. Тьма рассеялась, обнажив спрятанное гнездо арахноморфа. Миллионы алых нитей сплелись и протянулись в бесконечную глубину, создавая невероятный и в то же время пугающий причудливый узор. Осматривая слой за слоем, он быстро обнаружил застывшую паучиху. Её глаза закрывала пелена, а тело покрылось коркой льда. Опасные жвала даже не шелохнулись, когда он коснулся замороженного мохнатого паучьего тела. Дэйни выдохнул, ощущая мрачное торжество. Он всё просчитал правильно: в сезон снегов все пауки впадали в спячку, и теперь без всякого риска можно было совершить задуманное.
Дэйни выхватил с пояса кинжал, и лишь на миг его рука дрогнула. Никогда прежде ему не приходилось убивать кого-то, кто обладал разумом.
«Тьма всегда требует жертв, а эта нелепая жизнь всё равно вскоре погаснет, так почему бы и позаимствовать немного от неё для дитя?» — пролетела ошалелая мысль в его голове. Покосившись на