змеиным языком.
— Что это? Это — настоящий «медный змий» из Библии? — вырвалось у меня с дрожью страха и отвращения. — Как могли разрешить поставить такой памятник? При чем на могиле изображение змия?
— Это — точно изволите говорить, ваше высокоблагородие... — угрюмо произнес кладбищенский сторож-старик. — Нехороший это монумент, не христианский. Недаром его все обходят, хотя спервоначала многие приезжали из любопытства на него поглядеть.
— «Любезной матери и любезному отцу от их любящего сына», — громко вслух прочел Путилин надпись на узкой медной дощечке, находящейся как раз под свесившейся головой змеи.
— Давно стоит этот памятник? — задал он вопрос сторожу.
— Года два-три примерно.
— А ты не знаешь ничего больше про него?
— Без меня все это случилось. Я в это как раз самое время уезжал на пять месяцев в деревню свою. Мне опосля, как я вернулся и стал о нем спрашивать, рассказывали, что похоронены тут богатеи большие — старуха купчиха с мужем своим. Почитай чуть не в один день померли они. Потом, слышь, такая история вышла, что сын ихний начальство упросил разрыть могилу и выкопать гроба, а для чего — уж я не знаю. Только что, значит, стали могилу разрывать, а оттуда гады-змеи так и стали выползать. Страшная сила их! Так и лежат, клубками свернувшись, так и шипят! Жуть взяла всех. Отскочили от могилы и могильщики, и начальство, кое было, духовенство. Скорей стали опять засыпать ее, отслужили панихиду — и крышка. Спустя, значит, малое время сынок-то вот и поставил монумент сей.
Путилин, как мне казалось, рассеянно слушавший рассказ сторожа, вдруг опустился на колени и приложился ухом к одной из дыр в бассейне-памятнике. Он слушал что-то несколько секунд, потом встал и очень пристально, внимательно стал осматривать бассейн-постамент «медного змия».
— Ого, как непрочно работают наши монументных дел мастера! — усмехнулся великий сыщик. — Крест стоит так недолго, а уж шатается.
— Да им што: им бы только деньги сорвать... — философски заметил старик сторож.
Путилин еще минут десять повозился около отвратительного памятника.
— Ну, а теперь, старина, веди нас к себе в гости, в твою сторожку.
Старик сторож повел нас.
— Мы долго останемся здесь, Иван Дмитриевич? — спросил я моего друга.
— Да, порядочное количество времени. Ранее глубокой ночи мы не выберемся отсюда.
— Так для чего же мы забрались в такую рань?
— Для того, чтобы при дневном еще свете полюбоваться некоторыми памятниками. Ночью при фонаре это было бы не совсем удобно.
— Гм... признаюсь, не особенно приятная перспектива торчать в этом мрачном месте столько часов... — недовольно пробурчал я. — Что мы будем тут делать?
— Разве? — рассмеялся Путилин. — Обстановка как раз по тебе, мистику и оккультисту. А время мы как-нибудь убьем в продолжении нашего спора, который был так неожиданно прерван.
В кладбищенской сторожке
А обстановка была действительно на редкость необычайная, такая, в какой я еще никогда не бывал с моим другом.
А куда только не заносила нас судьба! Бывали мы в самых страшных вертепах Сенной и иных столичных притонах, где заседали воры, убийцы, проститутки, бродяги; попадали в самые тайнозаповедные уголки сектантских изуверских «кораблей» (скопцов и хлыстов); доводилось нам дневать и ночевать в монастырских коридорах, подвалах и кельях; попадали мы на ослепительно блестящие рауты-балы петербургской знати, где величайшие мошенники и шулеры были облачены во фраки от Тедески.
Но сегодняшнее наше пребывание, честное слово, было особенно любопытно!
Ночь... Глухое, отдаленное кладбище... Крошечная хибарка кладбищенского сторожа...
И в ней — великий сыщик в генеральском чине и ваш покорнейший слуга, доктор медицины.
И по какому делу? По какому поводу? Абсолютно по совсем непонятному, по крайней мере для меня...
— Ну, старина, — ласково обратился Путилин к старику сторожу, — если уж ты назвал гостей, так будь и любезным хозяином. Не соорудишь ли ты самоварчика? Признаться, я чертовски прозяб, да и доктор тоже.
— О Господи, да с радостью, ваше превосходительство!.. Честь такая... Только не обессудьте: чаишко плохонький у меня... — засуетился донельзя смущенный старик.
И вот вскоре в убогой конуре на колченогом столе появился и запел свою заунывно-тоскливую песню старый-престарый кривобокий самовар.
— Ну, доктор, распоряжайся, а я немного подумаю.
И, скрестив руки на груди, низко склонив свою характерную голову, Путилин погрузился в продолжительное раздумье.
Необычайность обстановки взвинтила мои нервы, и я, подобно Путилину, не притрагивался к налитому стакану чаю.
Злобные порывы осеннего ветра с воем проносились над сторожкой, словно хотели сорвать и унести ее старую крышу.
Мелкие, но частые капли дождя били в стекла маленького окна. Пламя крохотной жестяной лампы вздрагивало.
Путилин по своей всегдашней привычке что-то тихо бормотал сам про себя.
Несколько раз до меня долетало:
— Если так... нет, нет... но кто?
— Да, кто, доктор? — вдруг громко спросил Путилин.
Я от неожиданности вздрогнул.
— Что такое? О чем ты говоришь?
— Я тебя, мистика и оккультиста, спрашиваю, кто появляется в белом на могиле?
— Бог с тобой, Иван Дмитриевич, я-то почем знаю... — ответил я.
— Кто из этих мертвецов выходит из гроба и нарушает зловещий покой этого последнего пристанища мятущегося человечества?
— Свят, свят, свят! — донеслось до меня испуганное шамканье-всхлипывание старика сторожа.
Его всего трясло от страха.
Путилин посмотрел на часы.
Было начало одиннадцатого часа.
Он стал надевать пальто.
— Куда ты? — с удивлением спросил я его.
— Надо, почтенный доктор, еще раз осмотреть кое-что... — спокойно ответил он.
— Как?! Ты один собираешься идти в эту тьму в глубь кладбища? — вскричал я.
— Да. Ни ты, ни этот почтенный страж не нужны мне сейчас. Что касается тьмы — у меня, как тебе известно, есть отличный помощник.
И он указал на свой знаменитый потайной фонарь.
— Но мало ли что может случиться? Ты — один. Тут такая глушь... Разреши мне идти с тобой.
— Не надо. Мертвецов, выходцев из гроба, я не боюсь, а живых людей тоже — как тебе известно, я умею недурно стрелять из револьвера.
И он ушел.
Тревожное чувство не покидало меня.
Чтобы как-нибудь рассеяться, я втянул старика сторожа, предложив ему стакан чаю, в оживленный разговор. Но — увы! — вся тема разговора опять сводилась чудесным образом к кладбищу, покойникам, к тем разным случаям и происшествиям, вплоть до