- О… - Гарри запнулся.
- О чём-то неприличном? - подколол Кевин.
- Вечно ты об одном думаешь! Я уже боюсь твоего переходного возраста; ты, наверно, все другие слова забудешь, кроме «секс»…
- Ну так то ещё когда будет! А если вы говорили о приличном, то почему мне нельзя знать? Опять что-то из разряда «вырастешь - поймёшь»?
Гарри вздохнул и привлёк брата к себе.
- Василиски не знают, что такое любовь, Кевин. И я объяснял ему, как люблю тебя.
- Вы ззамечшшательно ссмотритесссь вмессте, ххозззяин.
- Ещё один озабоченный на мою голову…
Кевин тихонько засмеялся, уловив в недовольном шипении Гарри знакомые интонации. Гарри улыбнулся, легонько гладя легкие каштановые пряди; когда-то давным-давно, почти в другой жизни, Седрик утешал его под тёмным небом в лабиринте, точно так же касаясь спутанных чёрных волос - осторожно, невесомо, словно боясь, что оттолкнут.
Его не оттолкнули. А потом он погиб.
Кевин не отталкивал Гарри, и последний не мог поручиться, что оба они увидят завтрашний рассвет.
* * *
«16.01.1977.
Рождественские каникулы закончились. Поттер вернулся, но ещё ни разу даже не взглянул на меня. Строго говоря, какая разница? Не жду же я, на самом деле, чтобы он был в меня влюблён или ещё что-нибудь. Он любит Эванс, а я просто оказался под рукой.
А может быть, на самом деле Поттер любит Блэка. Не знаю, я им свечку не держал. В любом случае, гриффиндорская четвёрка шумно празднует начало семестра, запуская в коридорах фейерверки и подливая всей школе в сок зелье, от которого волосы на голове превращаются в перья, а я всё ещё не знаю, что делать с флаконом из осколков бутылки. Флакон вышел немного корявым, толстостенным, матово-белым; это обычное стекло, так что особо опасные зелья и ингредиенты лучше в нём не хранить, но для чего-то же он должен сгодиться?
Если Поттер будет игнорировать меня ещё с неделю, я просто швырну эту безделушку с Астрономической башни. Обязательно в солнечный день, чтобы заметно было даже с такой высоты, как стекло разлетается вдребезги, сверкая.
18.01.
Его гриффиндорское величество соизволили обо мне вспомнить. Польщён, польщён…
Сегодня на общей со львами Гербологии я отправился в дальний конец теплицы, за удобрением для поющего ясеня (ключевой ингредиент в зельях от глухоты), и там-то Поттер меня и подловил.
Подходит так, чтобы загородить проход, и улыбается:
- Привет! Как каникулы провёл?
- Твоими молитвами, - отвечаю. Очень хочется добавить, что Эван Розье долго возмущался, пытаясь выяснить, чем таким алхимическим воняет в гостиной, и кто всё это устроил, но так и не выяснил. - Дай пройти.
Банка с удобрениями тяжёлая; у меня немеют пальцы.
- Я сделал что-то не так? - Поттёр вскидывает брови. - Что случилось?
- Всё так. Дай пройти; у нас урок, между прочим.
- Я скучал, - шепчет Поттер, кладя руку мне на локоть. Вот если он нажмёт посильнее, я обязательно уроню банку… - А ты?
Сказать бы сейчас, что только полный идиот будет скучать по надоедливым гриффиндорцам с манией величия… но я молчу, как баран, и смотрю ему в глаза. В неярком свете теплицы они чёрные, как маслины, матовые, бездонные: когда пытаешься отыскать границу радужки и зрачка, уходишь в них всё глубже и глубже, увязаешь своим взглядом, как в болоте, а когда Поттер - Джеймс - улыбается снова, летишь вниз, как в глубокий искрящийся колодец, и понимаешь, что никогда, никогда не достигнешь дна.
- Жду тебя сегодня в девять на седьмом этаже, - выдыхает донельзя довольный Поттер и отходит, на прощание слегка сжав мой локоть.
Я всё-таки не роняю банку, но стою на одном месте ещё несколько минут, пока меня не окликает Обри:
- Эй, Снейп, ты что, призрак Мерлина увидел?
Да нет, не призрак. Хотя лучше бы это был он.
Если бы я был мало-мальски здравомыслящим человеком, я бы послал Поттеру записку из трёх коротких слов; но я пойду на седьмой этаж, даже если… даже если что угодно.
Я кретин.
Уж не знаю, что там Поттер думает об этих встречах, но он, как и прежде, ждал меня в полном одиночестве, без своих дружков. Снова засиял своей белозубой улыбкой - перед зеркалом, что ли, тренирует её? - и сообщил:
- Ты знаешь, что в Хогвартсе есть Выручай-комната?
- Что ещё за комната?
- Это комната, которая появляется, когда она кому-нибудь нужна. Надо пройти мимо стены три раза, думая о том, что тебе нужно, и она появится такая, как надо.
Поттер, зажмурившись, прогулялся по коридору туда-сюда; когда дверь выявляется из гладкой стены - это довольно забавно выглядит. Сколько раз ходил здесь и ничего не подозревал…
- Заходи, - Поттер тянет меня за руку. Он похож на расшалившегося котёнка, вот так вот приплясывая от нетерпения. - Как тебе?
Комната освещена мягкими оранжеватыми лучами, исходящими неизвестно откуда; половину площади занимает большая кровать с покрывалом в гриффиндорских цветах, ковёр тёмно-серый, с нереально длинным ворсом, где-то до середины голени - так и увязнуть недолго. Чем ближе к центру комнаты, тем ярче свет, и стены с потолком теряются в полумраке. Прикроватная тумбочка освещена ярко-ярко; на ней стоит открытая баночка с какой-то мазью.
Я сажусь на кровать и провожу рукой по покрывалу - это бархат. Поттер тем временем пунцовеет и поспешно прячет баночку в ящик тумбочки; по тому, как пламенеют его уши, нетрудно догадаться, что в этой баночке за мазь.
- На бархате спать неприятно, - говорю я наконец.
- А простыни должны быть льняные, я об этом подумал, - немедленно откликается Поттер. - Послушай… - он садится рядом со мной, и я понимаю, что сейчас он снова начнёт толкать свои пространные речи в попытке прояснить хотя бы самому себе, чем и почему мы тут собрались заниматься.
То есть, «чем» - это понятно. Другой вопрос, с какой радости он променял всех девушек и парней Хогвартса - и особенно Эванс - на меня. Но вот как раз на этот вопрос я вряд ли дождусь ответа, сколько бы Поттер ни тараторил.
- Что? - спрашиваю.
- Я тебя ничем не обидел? Ты был таким колючим сегодня на Гербологии, - Поттер берёт меня за руку; у него такие горячие руки; они почти обжигают меня, и я забываю, что мне сегодня не нравилось на Гербологии. Как мне могло что-то не нравиться? - Впрочем, ты часто бываешь колючим… - Поттер почти касается моего уха губами, шепча:
- А на самом деле ты мягкий… я никогда не думал, что ты такой… мы ведь враждовали всю жизнь. А потом, когда я захотел тебя поцеловать, мне подумалось, что я псих. Мне никогда не нравились парни, и мне во сне бы не приснилось, что я поцелую тебя, но меня будто что-то подтолкнуло… я подумал, что, если тебя поцеловать, ты не будешь таким хмурым, потому что, в самом деле, нельзя быть таким хмурым всё время. Ты должен быть другим по-настоящему, я подумал, и… тебе так идёт улыбка, Сев.