Двойное устройство брачной жизни Нерона, столь потешившее римлян, никак не отразилось на смягчении его политики расправ с людьми. Тацит сообщает о гибели в течение нескольких дней четырех сенаторов. Криспин — первый супруг Поппеи, получил повеление умереть на острове Сардиния, где он уже находился в ссылке за причастность к заговору Пизона. Возможно, расправившись с пасынком, поведшим непозволительные речи, Нерон решил избавиться и от того, кто произвел не свет наглого мальчугана. Руфрий Криспин Старший, получив приказ Нерона, послушно исполнил повеление принцепса.
Много сложнее история, приключившаяся с Аннеем Мелой, братом Сенеки и отцом поэта Лукана. Мела предпочитал придворные должности государственным, поскольку если вторые несли прежде всего почет, то первые открывали кратчайший путь к обогащению. Свое богатство он составил, заведуя личным имуществом принцепса в качестве его личного прокуратора. Когда выяснилось, что сын его заговорщик, достойный отец даже не пытался его спасти, не просто отмежевавшись от недостойного чада, но воспользовавшись его гибелью с целью присвоения его состояния. Такая низость возмутила одного из ближайших друзей Лукана Фабия Романа. И вот появился донос, подкрепленный поддельным письмом покойного поэта, из чего следовало, что отец принадлежал к заговору наряду с сыном… Получив эти доказательства заговорщицкой деятельности Мелы, Нерон не удосужился их проверить, хотя и вздорность их была очевидной, но вспомнил о великих богатствах Аннея Мелы. Тем более вспомнил, заметим, что нажил-то их Мела, пребывая на должности прокуратора имущества принцепса, то есть обирая Нерона. В этом случае, накладывая руку на имущество лжезаговорщика, Нерон, по сути, возвращал свое.
О нравственных качествах Аннея Мелы беспощадно свидетельствует и его завещание. В нем он высказал сожаление, что, дескать, погибает из-за несправедливого приговора, не будучи никогда врагом принцепса, в то время как его действительно заклятые враги остаются на свободе и по-прежнему наслаждаются жизнью. Имена этих заклятых врагов он тут же назвал: это были Руфрий Криспин и Аниций Цериал. С Руфрием Криспином Нерон уже сам разобрался, а, узнав еще и имя Цериала, обрек его на ту же участь. Как ни странно, но об этой совершенно безвинной жертве в Риме особенно не жалели. У Цериала была скверная репутация: когда-то, более четверти века назад, он выдал Гаю Цезарю Калигуле заговор, против него направленный. Очевидно, что изобличенных заговорщиков казнили — Калигула был очень скор на расправу. Нерону же смерть Цериала выгод принести не могла. Ему скорее надо было окружать себя подобными людьми. Цериал-то был не из тех людей, кто составляет заговоры, но из тех, кто их разоблачает в угоду принцепсу! Он бы и какой-нибудь заговор против Нерона вывел на чистую воду, но ему, похоже, никто не доверял, памятуя прежние его заслуги времен Калигулы.
Последним из погибших в эти дни всадников-сенаторов был знаменитый Петроний. Гай Петроний, как называет его Тацит,[224] или же Тит Петроний, как именовал его Плиний Старший.[225]
Описание трагического конца жизни Петрония принадлежит к лучшим, самым блистательным страницам исторических творений Публия Корнелия Тацита. Пересказать их невозможно, их должно приводить полностью:
«О Гае Петронии подобает рассказать немного подробнее. Дни он отдавал сну, ночи — выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его — праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были, и чем явственнее проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к ним относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он высказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями. Возвратившись к порочной жизни или, быть может, притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. Это вызвало в Тигеллине зависть, и он возненавидел его как своего соперника, и притом такого, который в науке наслаждений сильнее его. И вот Тигеллин обращается к жестокости принцепса, перед которой отступали все прочие его страсти, и вменяет в вину Петронию дружбу со Сцевином. Донос об этом поступает от подкупленного тем же Тигеллином раба Петрония; большую часть его челяди бросают в темницу, и он лишается возможности защищаться.
Случилось, что в эти самые дни Нерон отбыл в Кампанию; отправился туда и Петроний, но был остановлен в Кумах. И он не стал длить часы страха или надежды. Вместе с тем, расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки; разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов и избегал всего, чем мог бы способствовать прославлению непоколебимости своего духа. И от друзей он также не слышал рассуждений о бессмертии души и мнений философов, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи. Иных из рабов он оделил своими щедротами, некоторых — плетьми. Затем он пообедал и погрузился в сон, дабы его конец, будучи вынужденным, уподобился естественной смерти. Даже в завещании, в отличие от большинства осужденных, он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и, отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и, приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях».[226]
Плиний Старший также сообщает, что «консуляр Тит Петроний перед смертью разбил мурриновый ковш, купленный за триста тысяч сестерциев, из ненависти к Нерону, чтобы лишить его такого наследства».[227]
Так ушел из жизни самый яркий, самый одаренный человек времени Неронова правления. Его бессмертный «Сатирикон», дошедший до нас, увы, только во фрагментах, являет собой блистательный шедевр римской литературы. Смерть его не была ни подражанием каким-либо славным примерам, ни демонстрацией своего величия. Он не держал в уме подобно Сенеке образ Сократа, он уходил из жизни так, как мог уйти только он, — Arbiter Elegantiarum — законодатель изящного вкуса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});