Нет, не умерли еще в лучших людях Рима древняя римская доблесть, бесстрашие перед смертью, способность ни при каких обстоятельствах не ронять достоинства. К таким людям, как Луций Силан и многие другие жертвы Нерона, никак не применимы горькие слова, сказанные еще о римлянах времен Тиберия: «О люди, созданные для рабства!»
С таким же мужеством встретили смерть родственники Рубеллия Плавта, его вдова Поллита, ее отец, тесть Рубеллия Луций Ветер, и бабушка Поппиты, теща Ветера Секстия. Здесь Нерону оказал услугу своевременным доносом, как и в случае со Сцевином, неверный вольноотпущенник. Либертин Ветера Фортунат проворовался и, опасаясь справедливого возмездия за расхищение имущества патрона, зная, что тот в немилости у принцепса, сделал на своего благодетеля, коему был обязан свободой, политический донос. Соучастником обвинения выступил еще один не менее «достойный» человек — некто Клавдий Демиан, которого ранее Ветер в бытность проконсулом провинции Азия велел бросить в тюрьму за какие-то позорные поступки. Соучастие в доносительстве на Ветера подарило ему свободу — Нерон немедленно велел освободить обвинителя ненавистного ему человека. Потрясенный тем, что против него, как равного, выставляют его же вольноотпущенника-вора, Луций Ветер удалился на свою загородную виллу, где немедленно появилась стража, ведшая за ним неусыпное наблюдение. Не теряя надежды как-то добиться справедливости, Ветер упросил свою дочь обратиться непосредственно к Нерону. Поллита отправилась в Неаполь, где в это время Нерон услаждал слух подданных своим непревзойденным пением. К Нерону ее не допустили, но она сумела дождаться его выхода и обратилась к принцепсу с мольбой за своего отца. Слезы не вызвали сострадания у императора. Гордость заставила ее оставить униженные просьбы и заговорить с Нероном тоном негодующим, что также оставило владыку Рима равнодушным. Для Нерона приговор Луцию Ветеру был уже делом предрешенным. Кроме того, находясь в дорогом своему сердцу Неаполе, где более всего в Италии ценили его дар певца-кифареда, Нерон не был склонен отвлекаться на государственные дела. Кто знает, начни бедняжка свое обращение к принцепсу с восторженных оценок его пения, может быть, он и смилостивился бы. Но этого не произошло.
Когда Поллита вернулась к отцу и известила его о своей неудаче, после которой надежд на благополучный исход дела уже не оставалось, одновременно пришла и весть о том, что в сенате все предрешено: намеченное расследование должно завершиться беспощадным приговором.
Хотя прямая угроза касалась только Ветера, его дочь и теща решились также уйти из жизни. Все трое одним и тем же ножом вскрыли себе вены. Перед смертью бывший консул — консульские обязанности он исполнял в Риме десять лет назад и коллегой его был сам Нерон — раздал все имущество за исключением трех лож, на которых обреченные намеревались расстаться с жизнью. Советы знакомых оставить значительную часть состояния Нерону, дабы тот сохранил остальное за его внуками, Ветер с презрением отверг, не желая раболепствовать перед своим погубителем, на чье великодушие в любом случае надеяться было бессмысленно.
Смерть не спасла Луция Ветера и его близких от сенатского приговора. Не смущаясь тем обстоятельством, что обвиняемые не только мертвы, но уже и похоронены, славные отцы отечества вынесли им смертные приговоры. Нерон, впрочем, ухитрился усугубить постыдность происходящего, превзойдя в гнусности решения свой раболепный сенат. Он использовал имеющееся у принцепса право интерцессии, то есть вмешательства в решения сената, своеобразно смягчив приговор: осужденным позволялось во избежание руки палача выбрать смерть по своему усмотрению…
Подлые примеры Милиха и Фортуната воздействовали и на других вольноотпущенников. Римского всадника Публия Галла приговорили к «лишению воды и огня» согласно доносу его вольноотпущенника за то, что он якобы был близок Фению Руфу и Луцию Ветеру. В этом случае мы располагаем сведениями, как Нерон вознаградил донос либертина-предателя на своего патрона: доносчику было пожаловано достаточно почетное место в театре среди гонцов при народных трибунах. Этим, возможно, поощрялась стремительность первого доноса и рекомендовалось быстро доносить о любых других «преступлениях» против принцепса. Несомненно и то, что Нерон полагал возможность с почетного места любоваться своей игрой на сцене величайшим счастьем для любого преданного, и потому такую награду следует считать не менее, если не более значимой, чем просто материальное вознаграждение.
Награды доносчиков-либертинов возбудили зависть и в среде представителей весьма почтенных римских родов. Антистий Созиан, некогда милосердно отправленный в изгнание за стихоплетство, возводящее хулу на особу принцепса, нашел способ обеспечить себе возвращение в Рим, сдружившись с ссыльным по имени Паммен, который слыл знатоком искусства халдеев, то есть был предсказателем. Хотя Паммен и находился в ссылке, многие из знатных римлян продолжали пользоваться его услугами. Выкрав гороскопы Публия Антея и Остория Скопулы, Антистий отправил их Нерону, сопроводив письмом, что эти люди посягают на верховную власть, поскольку желают узнать свою судьбу и судьбу цезаря. В большинстве своем халдейские мудрецы-прорицатели в Риме были первостатейными проходимцами и гороскопы свои составляли так, чтобы их можно было толковать весьма расширительно. Главное, чтобы человек поверил в истинность гадания, услышав приятное для себя, но непременно присутствовали и хитрые оговорки, позволявшие предсказателю в случае гадания, явно не сбывшегося, все равно обосновать свою правоту.
Воздействие доноса ссыльного рифмоплета превзошло все ожидания: Антей и Осторий сразу превратились в осужденных. Антея Нерон давно не жаловал, поскольку тот был известен своей преданностью Агриппине и чтил ее память, кроме того, он был очень богат, а значит, его состоянием было бы неплохо пополнить изрядно опустевшую в результате великого строительства казну. Что до злосчастного Остория, то расправа над ним объяснялась лишь тем, что он стал жертвой доноса, проверять подлинность которого никто не собирался. Осторий Скопул был видным военачальником, заслужившим славу в Британии, где он отличился при подавлении опасного мятежа, грозившего отторгнуть от Рима эту далекую провинцию. Принуждение к смерти такого человека, имевшего большие военные заслуги и, очевидно, невиновного в том, в чем его обвиняли, что едва ли для кого-либо составляло тайну, не могло не быть замечено в военной среде. Не в среде преторианцев, среди которых и так хватало недовольных, что показал заговор Фения Руфа, но в среде военачальников, возглавлявших легионы, в руках которых находились десятки тысяч испытанных бойцов и для которых бессудная расправа над ни в чем не повинным заслуженным воином была и личным оскорблением, и предупреждением на будущее. Отправляя на смерть Остория, Нерон разжигал огонь, в котором ему самому и предстояло сгореть…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});