Мама столько о вас рассказывала! — Она говорила, а У Валентины сжималось сердце, чувствовала же, что ничего не нужно делать, Алене простительно — без спроса, на «ура», но ей, Валентине…
Света, будто неживая, послушно подвинулась вместе с чемоданом к столу. Уронила, глядя мимо Валентины:
— Какие вы, старые учителя, педанты… Непременно чтоб все по-вашему.
— Так уж вышло, Света, — расстроенно сказала Валентина. — Думали, обрадуем… — Она сама понимала: зря они вторглись в заповедный мир Светиного дома. Если уж тут, у себя, она не смогла укрыться от посторонней воли… Припомнился голос Светы, читавшей тогда на уроке: «…и было душно в ущелье темном, и пахло гнилью. О, если б в небо хоть раз подняться!»… Самой хотелось подняться, без подставок и подсказок. Ах, зря, зря!.. И физик, почувствовав беду, поник, лишь Алена, словно ничего не замечая, оживленно болтала, подливая чай в кружки, потчуя Валентину, Ванечку, прихлебывая сама:
— Представьте, Света, мама начинала когда-то почти как вы! Я тоже хочу начать ни с чего, мы с Олегом решили проситься в самую отдаленную больницу! У нас многие боятся уехать от мам, вообще всего боятся — забот, труда. Я хочу, чтобы недалеко от мамы, чтобы можно было к ней в выходной, в праздник, но самостоятельно! По-моему, единственное счастье для человека — делать нужное самостоятельно!
Посидев немного — нельзя же было так сразу встать и уйти, хоть хозяйка и молчала неприязненно, — они стали собираться. Света не пыталась их задержать, вообще не сделала ни одного движения. Сидела на хрупком чемоданчике, в синем своем спортивном костюме, который, видимо, служил ей и домашней одеждой, в тети Таниных валенках, светлые волосы прямыми прядями разметались по плечам, глаза, огромные, невидящие, уперлись в какую-то одной ей заметную точку на белой стене.
— Быть может, к нам пойдем, Света? — сказала Валентина, мучаясь тем, как неладно все вышло. — Утром муж отвезет на машине…
— Нет, — покачала головой девушка. — Спасибо вам. За все. Я тут пока… До свиданья. Спасибо.
Они вышли в ранние синие сумерки. Алена, выпорхнувшая первой, задумчиво стояла возле своей пары лыж.
— Мне, наверное, лучше остаться, мама, — сказала она. — Нехорошо с твоей Светой.
— Где ты останешься? У кого?
— У тети Тани. Или у твоей Шулейко, ты говорила, рядом живет.
— Может, вам остаться, Иван Дмитриевич? — взглянула на физика Валентина.
— Опять вы об этом? Она меня вообще не заметила, — уныло отозвался Ванечка. Валентина обвела взглядом его вялую, обмякшую фигуру. «Не орел ты, Ванечка, не орел», — подумала словами одной из любимых киногероинь. Решила:
— Подождите меня возле школы, я зайду к Вере Захаровне.
Старая учительница, кутаясь в шаль, сидела над тетрадями. На кровати, укрытый до подбородка, постанывал совсем уже старенький ее муж — когда-то заведовал школой, был неплохим педагогом. Десять лет, как разбил паралич…
— Хочу попросить вас, Вера Захаровна, — Валентина говорила тихо, боясь потревожить больного. — Присмотрите за Светланой Николаевной, что-то не в духе она сегодня… Хуже, чем не в духе. Я бы осталась с ней, да неудобно: пришли незваные, похозяйничали без нее, верно, обидели.
— Трудно ей у нас, Валентина Михайловна. — Сняв очки, щуря усталые глаза, Вера Захаровна, как и Света недавно, смотрела куда-то мимо Валентины. — Михаил Иванович на все махнул рукой, командует Любовь Васильевна по принципу, что прикажет моя левая нога… Светлана Николаевна прямой человек. Наши все притерпелись, а она… Сегодня, при всех, прямо в глаза высказала Махотину, что он разлагает школу. Он усмехнулся лениво и ушел. Хуже, чем ударил бы ее по щеке. Но я загляну к ней, послушаю. Все равно почти не сплю ночью, он тревожит, — кивнула на мужа. — И свои старые кости болят.
Больной застонал, заворочался. Вера Захаровна метнулась к нему. Валентина вышла; Алена и физик терпеливо ждали ее у школы. Встав на лыжи, они отправились домой, без тени того энтузиазма, с которым мчались сюда. Ванечка, не вымолвивший за дорогу ни слова, юркнул к себе. Алена включила телевизор. Володя просматривал за столом в спальне какие-то брошюры; на кухне разговаривала с тетей Дашей Алла Семеновна.
— Я вас жду, жду, — сказала она Валентине. — Давайте посидим, здесь тепло, — вопросительно взглянула на тетю Дашу, которая поднялась и тоже ушла к телевизору. — В Яблоново ездили?
— Да. — Валентина рада была тишине, теплу своего дома, но душой оставалась там, возле Светланы… Алла Семеновна крутила в руках чашку, видимо, не решаясь что-то спросить или сказать. Лицо ее выражало тревогу, и одета она была без обычного шика: наброшенная на плечи стеганка, платок — в этом наряде ходила осенью убирать свеклу.
— У Светланы своей были? Счастливая она, — вздохнула, ставя на стол чашку.
— Почему — счастливая? — рассеянно удивилась Валентина.
— Молодая. Все еще впереди. А тут… — опять взяла в руки чашку, повертела, снова поставила. Выдохнула, вдруг решившись: — Скажите, Валя, от всего сердца… вы могли бы выйти замуж за слепого?
— Не знаю… Если бы любила — конечно… — продолжая думать о Свете, сказала Валентина.
— Вы-то должны понять: я просто хочу ребенка! Он красивый и не от рождения слепой… Вы-то должны! — словно простонала Алла Семеновна и, резко поднявшись, ушла сначала в столовую, к Алене, почти тут же, попрощавшись со всеми, — домой. Только тогда осознала вдруг Валентина вопрос Аллы Семеновны, поняла, что ради одного этого вопроса пришла она сюда, ждала ее, Валентину, и не просто было ей решиться спросить… Встать бы, догнать Аллу, поговорить, но у Валентины не было сил. «Беда никогда не ходит одна, — думала она. — Никогда».
Пошла в спальню, прилегла на кровать. Володя усердно что-то записывал в блокнот, сверяясь с текстом лежавшей перед ним брошюры.
— Доклад готовишь? — спросила Валентина.
— Да вот, думаю прийти к вашим выпускникам… — Он подчеркнул карандашом строку в блокноте. — Тебе известны такие слова Владимира Ильича Ленина: «Первая производительная сила всего человечества есть рабочий, трудящийся. Если он выживет, мы в с ё спасем и восстановим»? Так он сказал в девятнадцатом году… Первая производительная сила всего человечества! Понравится твоим ребятам такое определение?
— Думаю, очень.
Валентина, радуясь доброму настроению мужа, взяла дневник Анны Константиновны: странно, что в этих разрозненных тетрадках она всегда находила нечто близкое ее собственным переживаниям. Как-то будет сегодня? Машинально раскрыла одну из последних страниц.
«Вчера у меня был Рыбин, покормила его обедом, — прочла Валентина и ощутила, как новая тяжесть, предвестье еще чего-то неприятного, придавила сердце. — Несчастный он человек. Не знаю, может, выпала минута откровенности, рассказал мне о своей жизни. Родом липецкий, жена там была, сын. В армию взяли в сорок втором, был в запасе, потом попал сюда, в наши места, в