от моей головы или вырвать грешный мой язык. Тем не менее мы можем и
должны всегда контролировать свою речь при общении с детьми, независимо от накала страстей.
Дети не в силах защититься от ругательств. И дети никогда их не забывают. Слова могут испариться в воздухе, но в дремучих закоулках памяти эхо словесных оскорблений будет по-прежнему отражаться от хрупких стен детской психики.
Мы возводим ложную защиту: «Мы, родители, иногда хватаем через край, но дети, да благословит Бог их великодушные сердечки, поймут это и простят». Тираны действительно иногда хватают через край. Они хватают через край, потому что позволяют себе это — потому что они тираны и потому что в данном случае они сильнее. Родитель, оскорбляющий своего ребенка, не оскорбляет своего начальника или патрульного полицейского. И дети не понимают, в чем дело. Возможно, это понимает социальный педагог. Или священник. В принципе, мы все понимаем, что движет тираном. Но дети не могут понять, почему их жестоко ругают и тут же заверяют, что любят. Такие издевательства естественно и неизбежно ведут к всевозможным неврозам, постоянно пополняя список психических заболеваний и расстройств.
Война с переходным возрастом. Это, пожалуй, самая разрушительная из всех детско-родительских войн, и многие дети никогда от нее не оправляются. Итак, вы хотите знать, как выиграть спор с подростком шестнадцати-семнадцати лет, который больше не в полной вашей власти? Слишком поздно. Даже если вы и выиграете словесную баталию, спор, вы сможете добиться лишь ухода ребенка из дома или мощных, деструктивных протестов. Настоящие победы в отношениях одерживают задолго до наступления переходного возраста. Их одерживают безусловной любовью, уважением и доверием. Их одерживают позицией адвоката и друга своего ребенка. Условная любовь дарится с ожиданием будущих уступок или подчинения. Безусловная же любовь не ожидает что-либо взамен. Ребенка любят, независимо от его реакции или поведения. И ребенок это чувствует.
Любовь порождает любовь, а сила порождает монстров.
Наша потребность спорить. Иногда нам следует задаться вопросами: «Зачем мне нужно спорить с этим ребенком? Что я чувствую? Я чувствую страх за ребенка — или за себя? Я хочу, чтобы ребенок делал то, что я говорю, ради его блага — или ради своего?» Ребенок может вовсе не гореть нашим желанием быть звездным футболистом или чирлидером. Он может не желать пойти по стопам отца и стать банкиром, юристом или врачом. Возможно, он хочет заниматься музыкой или быть альпинистом. Или путешествовать по миру. В любом случае он должен реализовывать свои желания, а не желания родителей. Насаждать ребенку свои интересы и устремления равносильно тому, что пытаться выращивать томаты на стеблях кукурузы.
Мы, родители, утверждаем, что хотим, чтобы наши дети были успешными ради их же блага. Но я утверждаю, что мы чаще всего радеем о собственном благе. Нам больно, когда наши дети плохо себя ведут. Мы страдаем, когда они попадают в неприятности или в тюрьму. Мы стараемся избежать собственной боли — боли от их неудач. Так что мы хотим, чтобы наши дети были успешными главным образом потому, что хотим быть успешными родителями.
Мне вспоминается спор, который затеял один из моих друзей со своим сыном. Его беспокоило то, что парень собирается пойти работать, чтобы содержать свою первую любовь и заниматься серфингом, вместо того чтобы поступить в колледж и, соответственно, готовить себе успешное будущее. Я нашел аргументацию отца практически идеальной.
— Меня кое-что беспокоит, — начал он.
— Что именно?
— Твое решение насчет колледжа.
— Уффф, я уже устал от того, что все пытаются указывать мне, что делать, — ответил сын. Он был честен.
— Здесь я с тобой солидарен, — сказал мой друг. — Решение принимать тебе. Как говорится, ты сам отвечаешь за свою жизнь.
Теперь спор переключился на вопрос ответственности. По словам моего друга, в этот момент он боялся, что сын просто встанет и уйдет. Но он продолжил гнуть свою линию. Он рискнул. «Я сказал своему сыну, что восхищаюсь его готовностью принимать важные решения. Многие его сверстники отказываются брать на себя ответственность за свои обязанности, и я сказал ему об этом». То есть отец занял сторону сына. И парень остался и выслушал его. «Я сказал своему сыну, что очень горжусь им, но что на самом деле хотел бы поговорить не о нем, а о себе. Я спросил его, как он на это смотрит».
Я на секунду прервал рассказ отца вопросом: «И что сын ответил?»
«Он ответил: “Почему бы и нет?”»
Это был важный момент спора — получение разрешение высказаться. Когда Другой позволяет нам высказаться, его негласная обязанность — выслушать нас.
Отец продолжил говорить. Он сказал своему сыну:
— Понимаешь, я всю жизнь пытался стать успешным родителем. Это, можно сказать, моя жизненная цель. Это то, чего я больше всего хочу. Честно говоря, я беспокоюсь не столько за тебя, сколько за себя.
— Что тебя беспокоит? — спросил сын.
— Будешь ли ты успешным серфингистом, зависит только от тебя. Ты можешь практиковаться, пока не станешь чемпионом. И будешь ли ты успешным взрослым, тоже зависит от тебя. Ты можешь подготовить себя к успешной жизни или нет. Поэтому мой успех как родителя в конечном счете в твоих, а не в моих руках. Мне трудно отказаться от контроля. Мне трудно не давать тебе наставлений. Но я по-прежнему хочу быть успешным родителем.
Сын посмотрел на отца с огромной любовью в глазах и сказал:
— Тебе не о чем беспокоиться, папа. Со мной все будет в порядке.
И на этом, по словам моего друга, спор был окончен. Он принял самое важное решение в любом споре — вовремя остановиться.
В аргументации моего друга не было фатальных изъянов, присущих большинству споров с детьми, — упреков, обвинений, враждебности, гнева, слез. Его аргументация не содержала требований. Она не выносила мозг. Это была просто откровенное представление правды отца. Отец хотел преуспеть как родитель, а когда понял, что от него это не зависит, почувствовал себя беспомощным. Но он сказал сыну то, что хотел. В его словах была доля правды — что он переживал за себя, за свой успех. Поэтому его аргументация звучала искренне и вызывала доверие.
В данном случае успех спора определяется не тем, пойдет все-таки парень в колледж или нет. То, что он осознал, что его жизнь — не череда хаотичных событий, основанных на его мимолетных прихотях и сиюминутных потребностях, а улица с двусторонним движением, что он несет ответственность не только за свой успех, но и за успех своих родителей, и то, что разговор был откровенным, —