Читать интересную книгу Пора надежд - Чарльз Сноу

И он продолжал в том же духе, мимоходом пустив пробный шар, чтобы выяснить, насколько высоко я оцениваю эти заслуги. Просто поразительно, заявил он, как по мере роста благосостояния человека у него постепенно, почти неощутимо меняются политические взгляды…

— Но не мне разбираться в причинах таких изменений, — заключил мистер Найт.

Ни одна беседа не казалась мне столь мало интересной, как эта, — я словно вдруг оглох. Наконец мистер Найт повел меня наверх пить кофе. Мы сели на открытом балконе, выходящем на площадь Ватерлоо и Пэл-Мэл. Солнце сильно припекало. Ярко сверкали в его лучах автобусы. С улицы поднимался запах бензина и пыли.

Внезапно мистер Найт как бы между прочим спросил:

— Вам никогда не приходилось иметь дело с психиатрами — для профессиональных или иных целей? Вы с ними не сталкивались?

— Нет, но…

— Я спрашиваю об этом потому, что моя дочь… Вы, наверно, помните, как приезжали с ней раза два или три к нам? Так вот, моя дочь недавно была у одного из них.

Страх, простое человеческое участие, сознание своей вины захлестнули меня.

— Как она сейчас? Ей лучше? — вырвалось у меня.

— Она не хочет больше лечиться, — сказал мистер Найт. — Она заявила, что этот психиатр еще меньше понимает, чем она сама. Я склонен думать, что все эти утверждения, будто душевная болезнь поддается лечению…

И он хотел было укрыться в спасительных дебрях психологии и медицины, но уже никакие соображения вежливости не могли удержать меня.

— Как она себя чувствует? — грубо прервал я его. — Скажите хоть что-нибудь! Как она?

Мистер Найт смотрел вниз, на улицу. На секунду он перевел взгляд на меня. В глазах его читалось себялюбие, но вместе с тем и печаль.

— Ах, если бы я это знал! — воскликнул он.

— Не могу ли я чем-нибудь помочь ей?

— Скажите, вы хорошо знаете мою дочь? — спросил он.

— Я люблю ее с первого дня нашего знакомства. Значит — семь лет. Но я не встретил взаимности.

— Мне жаль вас, — сказал мистер Найт.

Впервые он говорил так открыто.

Но через минуту он уже снова начал ткать сложный узор из витиеватых фраз, украдкой поглядывая при этом на меня.

— Видите ли, человек я уже пожилой, и мне тяжело нести такое бремя ответственности, как в былые дни. Иногда я завидую, Элиот, людям вашего возраста, которые находятся в расцвете молодости, хоть я и считаю великим благом то, что мне дозволено стоять в стороне от суеты нашей жизни. Если моей дочери придется на какое-то время переехать в Лондон, — а у нее, мне кажется, есть такое намерение, — мне будет легче от сознания, что в числе ее знакомых находитесь и вы. Она говорит о вас с уважением, а это весьма необычно для моей дочери. Если у нее не оказалось бы здесь надежных друзей, я не вынес бы бремени ответственности, которое в таком случае легло бы на меня.

Мистер Найт пристально смотрел на прохожих, пересекавших площадь.

— По всей вероятности, — продолжал он почему-то конфиденциальным шепотом, — моя дочь приедет в Лондон на этой неделе. Свои намерения она обычно осуществляет довольно быстро. Она говорила, что жить будет там же, где и раньше. Ведь она жила в Лондоне несколько месяцев. На всякий случай я дам вам ее адрес. Тогда, если вы будете поблизости… от нее… Значит, адрес такой: Юго-запад, один, Вустер-стрит, дом шестьдесят восемь…

Он вынул из кармана листок бумаги со штампом клуба и написал адрес Шейлы. Он написал его нарочито четко, хотя прекрасно знал, что я помню этот адрес не хуже, чем свой собственный.

Глава 44

У ВОДЫ

В тот день, когда, по словам мистера Найта, Шейла «по всей вероятности» должна была приехать, я позвонил ей по телефону. Она ответила. Тон у нее был дружелюбный.

— Зайди ко мне, — предложила она совсем так, как раньше. — Как это ты догадался? Ни за что не поверю, что ты стал ясновидящим.

Но когда мы встретились, она не заводила больше об этом разговора. Мой приход она считала чем-то само собой разумеющимся. Да и я не нашел в ней никаких перемен. Ни о Хью, ни о своем посещении психиатра она не обмолвилась ни словом.

В тот вечер, взявшись за руки, мы долго бродили по городу. Я не тешил себя ложными надеждами. Это безмятежное счастье, непрочное и хрупкое, не впервые улыбалось нам: за годы нашего знакомства можно было бы, пожалуй, набрать неделю таких дней. И сейчас оно просто решило еще раз посетить нас.

Шейла была то весела, то задумчива, но так она держалась всегда. Я же больше всего боялся развеять очарование этого вечера.

Несколько дней все выглядело так, будто мы переживаем пору первой влюбленности. Я не заговаривал с Шейлой ни о ее планах, ни о моих. Если наше счастье лишь иллюзия, пусть она подольше держит нас в плену. Меня считали человеком дальновидным, но на этот раз я предпочитал иллюзию истине.

В один из таких теплых сентябрьских вечеров мы с Шейлой долго гуляли по Сент-Джеймскому парку, затем сели на скамейке у пруда, неподалеку от дворца. Вечер был чудесный — тихий и золотой. Фонари отбрасывали золотистые полосы света; их то и дело пересекали лучи фар проносившихся по Мэл автомобилей. Золотистые полосы лежали на глади пруда, и, пересекая их, утки оставляли за собою сверкающий след.

— Как красиво! — заметила Шейла.

Небо над Стрэндом было ярко освещено. Издали донесся звук волынок — то ирландские волынщики играли, выходя из казарм; по мере того как они приближались к нам, звук становился все громче, потом стал замирать.

Мы молчали, пока оркестр, маршируя по кругу, не вернулся на прежнее место. Так он сделал несколько кругов. Шейла думала о чем-то своем, а я наслаждался очаровательным вечером. Неожиданно Шейла спросила:

— Это ты его отговорил?

— Да, — ответил я.

Волынки зазвучали громче, тише, снова громче. Мы молчали. Я держал Шейлу за руку, и она не пыталась ее отнять. Мы сидели неподвижно, не поднимая глаз, не отрывая взгляда от воды. На дорожку перед нами опустилась птичка, за ней другая.

— Это упрощает дело, — сказала наконец Шейла.

— Что же это упрощает? — спросил я.

— Я ни на что больше не годна, — сказала она. — И такой останусь навсегда. Последняя карта поставлена, мне нечем продолжать игру. Я в твоем распоряжении. Можешь жениться на мне, если хочешь.

В тоне ее не было ни презрения, ни злобы, ни горечи — одна отрешенность. И все же, услышав ее слова, я обрадовался так, как обрадовался бы ее согласию, когда делал ей предложение у себя в мансарде! Я обрадовался так, словно не было этих лет страданий, словно в этот тихий вечер в парке я сделал девушке предложение и она приняла его! В то же время сердце мое наполняла жалость к Шейле.

— Ты мне нужна, — сказал я. — Больше, чем когда-либо! Но если ты можешь найти счастье с другим, ты не должна связывать свою жизнь с моей.

— Я причинила тебе много зла, — сказала Шейла. — Теперь ты отплатил мне тем же. Очевидно, мы стоим друг друга.

— Но ведь в сердце у нас было не только зло, — возразил я. — Я любил и люблю тебя. Ты безмерно обогатила мою жизнь.

— Ты причинил мне много зла! — безжалостно и в то же время беззлобно повторила Шейла; казалось, слова ее шли из самой глубины сердца. — Я могла бы быть с ним счастлива. Во всяком случае, я всегда так буду считать.

— Хочешь, я возвращу тебе его? — воскликнул я. — Я сам приведу его к тебе. Если он тебе нужен, он будет твой!

— Я запрещаю тебе это! — властно заявила она.

— Но если он тебе нужен…

— А вдруг бы выяснилось, что это не так? Тогда мне было бы еще тяжелее.

Я испустил горестный вздох и, охваченный жалостью, обнял ее. Шейла опустила голову мне на плечо. Снова громче зазвучали волынки — оркестр приближался. По пруду прошла рябь, и отражения в воде заколыхались. Мне казалось, что Шейла плачет. Но когда она вскоре взглянула на меня, глаза ее были сухи. Более того, на лице ее играла ироническая усмешка.

— Нет, никуда нам друг от друга не уйти, — сказала она. — Так, видимо, и должно быть. — Она пристально посмотрела на меня. — Я знаю, что это бесполезно, и все же я должна тебя предупредить. Тебе нужна жена, которая любила бы тебя и заботилась бы о тебе. Которая была бы тебе помощницей. А я ни на что не способна.

— Я знаю.

— Я постараюсь быть тебе преданной женой, — продолжала Шейла. — Это все, что я могу обещать. Но и эту роль я вряд ли сумею сыграть хорошо.

Мимо нас, обнявшись, медленно прошла парочка. Когда влюбленные исчезли, я задумчиво посмотрел на отблески огней на воде, потом — в глаза Шейлы.

— Все это мне известно, — сказал я. — Я женюсь на тебе, потому что не могу иначе.

— Хорошо.

— А почему ты выходишь за меня замуж?

Я ждал страшного ответа: потому что мы причинили друг другу непоправимое зло; потому что, превратив любовь во взаимное орудие пытки, мы не способны полюбить никого другого. Но Шейла только сказала: