— Я просто физик-теоретик. По-настоящему меня интересует только неразгаданное явление природы. Это высочайшее наслаждение, это огромная радость жизни, это самое большое счастье, которое суждено познать человеку! А вообще я лодырь, я очень ленивый и очень никчёмный. Я ничего не умею делать. Когда мы ходим в туристический поход, меня все называют лодырем и паразитом. Я и есть лодырь и паразит, я ничего не умею делать руками.
— Что? Написать вам статью в журнал? А я ведь писать не умею. Я ведь и двух слов не свяжу. Я есть жуткий лодырь.
Фантастически утрировал свою несостоятельность в письме. А писал Дау замечательно. По этому поводу я привожу его письма. Не очень длинные. Или взять его переписку. Он много получал писем и почти на все отвечал. Лифшиц возвёл поклёп на своего учителя, чтоб хоть чем-то возвыситься над Ландау. И это после трагической смерти.
Эту нелепость о Ландау со слов Женьки подхватили люди, которые не знали Ландау. А сейчас пишут, приводя в пример, что вот такой великий физик, как Ландау, не мог связать двух слов в письменном виде. Меня удивляет одно: Дау ещё всегда называл себя лодырем и паразитом. Почему же Лифшиц это не склоняет? Потому, что весь мир удивлён универсализмом и фантастической работоспособностью Ландау.
Но ведь Ландау всю жизнь о себе говорил, что он ведёт паразитический образ жизни. «Я никчёмный заяц, я ничего не умею». У него действительно все замки были всегда испорчены, не закрывались.
«Коруша, опять надо вызвать мастера, замок не работает». Беру ключ — у меня замок работает. «Коруша, окно не закрывается». Иду, закрываю. «Как тебе так легко все удаётся? Просто удивительно».
Или вот в Казани. Война, перенаселённость эвакуированных фантастическая. Жилищные условия ужасные. Можно мыться только в бане. Чтобы достать номер с ванной в первую очередь после вчерашней дезинфекции, в большие морозы занимаю очередь с вечера. Всю ночь бегаешь, прыгаешь, чтобы не обморозиться. Дау приходил к 8 часам утра. За один час надо вымыть Дау, вымыться самой и выстирать бельё за неделю. Спешно сортируя бельё для стирки, говорю: «Дау, ты иди наливай ванну, залезай в неё». И вдруг слышу: «Корочка, тебе очень не повезло. Этот номер в бане испорчен: ни один кран не открывается». У меня сердце спустилось в пятки. Неужели такое может быть? Ночь больших страданий впустую. Иду. У меня все краны открылись.
Дау был теоретик от природы. Руками он мог держать только ручку вечного пера да ещё обнимать красивых девушек.
Глава 44
Итак, выздоровление шло медленно, но оно шло. Никто не виноват в том, что в центре управления человеческим организмом, в головном мозгу, кровеносная система, питающая мозг, слишком тонкой конструкции. И для полного своего выздоровления даже после незначительной травмы требуется много лет.
К Дау в больницу АН СССР в часы посещения приходило много физиков и просто его знакомых. Всем он жаловался на бесконечные мучительные боли в ноге.
Те разговоры, что после травмы головы Ландау стал невменяемым, вышли из стен больницы и распространились по Москве. Естественно, все посетители, особенно физики, старались убедиться в противном, задавая ему бесконечные вопросы. Игорь Евгеньевич Тамм был очень опечален, что Ландау не помнит ни дня, ни числа, ни месяца. А Дау действительно этого не помнил. От этих мелких бытовых вопросов Дау отмахивался и, не дослушав до конца, быстро отвечал: «Я ничего не помню, спросите у Коры. Она все знает, у меня болит нога».
Телефонный звонок из Президиума АН СССР извлёк меня из больницы, от Дау. Меня попросили принять у себя дома французов из Парижа, специально приехавших заснять кабинет физика Ландау, это была целая делегация от редакции журнала «Пари-матч». Они попросили меня письменный стол в кабинете Дау привести в рабочее состояние. Объяснить французам, что Даунька садился за свой письменный стол только для бритья, у меня не было сил. Да могут и не понять, ведь Гращенков не понял. Положила на стол чистый лист бумаги и ручку с вечным пером. Мои гости решили, что я их не поняла. Стали хором мне объяснять, чтобы я пустую площадь стола обогатила книгами, таблицами, справочниками, которыми знаменитый физик пользовался, творя настоящую науку.
Теперь настала моя очередь удивляться.
— Вы приехали из Франции заснять кабинет учёного-первооткрывателя, но ведь он работал над теми проблемами в науке, о которых ничего, нигде не может быть написано! Он первооткрыватель! Когда закончит работу, тогда появятся сообщения об этом в книгах! Справочниками и таблицами никогда не пользовался, в уме молниеносно решал сложнейшие математические проблемы, да у нас в доме нет ни логарифмической линейки, ни таблиц, ни справочников, у нас даже нет технических, научных книг, вся наша библиотека состоит только из художественной литературы.
Иностранцы меня выслушали, но им в это было трудно поверить! Они в один миг, без команды рассыпались по кабинету и в библиотеке стали безуспешно искать доказательств того, что такого быть не может. Были очень удивлены и даже расстроены, когда сами убедились, что вся библиотека состояла из художественной литературы. Им пришлось сфотографировать пустой стол, только чистая бумага и перо.
Глава 45
Дау все чаще и чаще стал жаловаться на неприятные ощущения в животе. Бесконечные ложные позывы мешали спать. Живот был вздут. Врачи, тщательно обследовав кишечник, сказали: «Вам нужно побольше ходить, вы залежались». И прописали стакан морковного сока.
Я застала диетврача в палате Дау со стаканом морковного сока. Дау ему говорил:
— И не пытайтесь меня уговаривать. Я эту гадость пить не буду. Морковка на вкус отвратительна. Я не выношу этого вкуса.
Врач старался убедить Дау в том, что вкус очень приятен и морковный сок очень полезен.
Я взяла стакан с соком у врача, подошла к Дау и сказала:
— Дау, ты болен?
— Да.
— Ты хочешь выздороветь?
— Очень хочу, Коруша.
— Лекарства разве бывают вкусные?
— Нет, лекарства должны быть невкусные по своей идее.
— Так вот, выпей морковный сок как лекарство.
— Как лекарство я его могу выпить. Лекарства как правило невкусные.
И каждый день, когда натощак приносили пить морковный сок с утра, меня в палате не было, он его пил, приговаривая: «Как лекарство я этот мерзкий сок выпью».
Где потеря близкой памяти? С Гращенковым я уже не могла разговаривать. О, только не потому, что он забыл мне позвонить по поводу благополучного исхода «мозговой операции», когда ночью Дау в больнице № 50 делали трепанацию черепа и убедились, что гематомы коры головного мозга нет. Я была так счастлива, что эта операция закончилась благополучно. Я понимала, насколько врачам в те дни было не до меня.