Председатель консилиума Гращенков все время твердил о том, что физики должны его вовлечь в работу, чтобы отвлечь от боли. Гращенков говорил: «Вот он сейчас придумал себе новую боль в животе. Надо, чтобы к нему приходил Лившиц, говорил с ним о физике и отвлекал его вредных мыслей о боли».
Председатель консилиума, вероятно, забыл, сколько антибиотиков получил внутрь больной, когда разлагалась плевра лёгких, разорванная на куски сломанными рёбрами. Пожар в лёгких был потушен американскими антибиотиками, больной выжил. Беда была в том, что Гращенков не был клиницистом, он и не подумал, что надо проверить кал больного на грибки. Медики больницы АН СССР получили историю болезни академика Ландау. В истории болезни не было ни одного анализа кала на грибки. Я увлекалась медицинской литературой в основном по травме мозга и осложнениям после мозговых травм. Я не верила, но была очень встревожена заключением Гращенкова о потере ближней памяти у Дау.
Как-то пришла к Дау. В палате у его изголовья сидит с мрачным видом академик Леонтович, оба молчат. Дау отвернулся, лежит лицом к стене, глаза закрыты. «Дау, ты спишь?» — спросила я, наклонившись. Глаза приоткрылись, хитро блеснули, зрачком указал на Леонтовича и опять закрыл глаза.
Леонтович поднялся. Прощаясь со мной, он сказал: «Дау со мной совсем не говорил». Ушёл очень расстроенный. Сразу я вспомнила тот год, когда в Президиуме АН СССР на Ленинском проспекте в кинозале шёл фильм «К далёким берегам». Мы пришли с Дау, до начала бродили в кулуарах между старинных колонн бывшего дворца графа Воронцова.
Навстречу Дау шёл академик Леонтович. Он явно хотел подойти к нему поговорить, а Дау шмыгнул за массивную белую колонну. Тонкий, гибкий, быстрый Дау исчез так внезапно, что я даже рот открыла от удивления. Леонтович, поискав его глазами, ушёл. Так вот, до начала сеанса, как только на пути Дау возникал Леонтович, а это повторялось не один раз, Дау прятался за колонну.
— Дау, ты всегда говорил, что Леонтович очень честный и порядочный человек. Почему ты от него прячешься?
Сверкнув глазами Дау опять исчез. Оглянулась — на горизонте опять возник Леонтович.
— Дау, ты просто неприлично себя ведёшь, ведь он, наверное, понял, что ты от него прячешься просто по-шутовски!
— Коруша, я действительно прячусь от Леонтовича, он нагоняет скуку. Я всегда помню о страшном суде. Бог призовёт и спросит: «Почему скучал? Почему разговаривал со скучным Леонтовичем?».
— Ничего бы с тобой не случилось. Вот посмотри, как Игорь Евгеньевич Тамм очень оживлённо разговаривает с Леонтовичем.
— А я не такая, я иная, я вся из блёсток и минут, — изрёк он свою любимую фразу.
Сейчас в палате Дау подтвердил всю сущность своей прежней натуры, но я и так давно уже уверилась, что его интеллект и мозг целы.
Визит Леонтовича меня очень огорчил. Я спросила медсестёр, почему они вышли — Леонтович сам попросил их выйти или нет.
— Нет, Конкордия Терентьевна, здесь были врачи, а когда пришёл этот академик, Лев Давидович повернул ся к стене и закрыл глаза. Врачи сказали: «Это пришёл очень важный академик, не мешайте, выйдите, пусть попробует поговорить с Ландау о физике».
— Раечка, а долго сидел этот важный академик?
— Довольно долго.
Час от часу не легче. Что делать? Придя из больницы, я нажала кнопку звонка квартиры Лившицев, открыла дверь Леля.
— Леля, я пришла поговорить с Женей.
— Он в своей комнате.
Я постучала в его дверь, после разрешения вошла:
— Женя, мы оба с вами заинтересованы в выздоровлении Дау.
Больше он не дал мне говорить. Он закричал визгливо, по-бабьи, что ему не о чем говорить со мной. Быстро выскочил из комнаты и заперся в уборной. Я подошла к закрытой двери уборной и стала продолжать говорить:
— Мы должны вместе бороться за выздоровление Дау.
Но он стал заглушать мой голос, спуская воду в унитазе, громко стуча ногами. Я ушла.
Когда весть о том, что жена Ландау рассорилась с Лившицем, дошла до П.Л.Капицы, он, пожав плечами, сказал: «Вот две бабы нашли время для ссор!». Очевидцы рассказали Дау. Тот пришёл в восторг от слов знаменитого директора. Рассказал мне это сам Дау на второй день.
Поймав у меня в глазах напряжение, он сразу среагировал: «Коруша, ты на Кентавра не обижайся. Он тебя не обидел, ты баба и есть, но как он уязвил Женьку, назвав его бабой! Ты знаешь, Коруша, когда Женька и Леля жили в нашей квартире, я всегда говорил, что мужское начало в их семье принадлежало Леле».
Я ещё раз убедилась, что никакой потери ближней памяти у Дау нет. Он не помнил только поездку с Судаком на их «Волге» и саму автокатастрофу. Но ведь в нейрохирургии, когда он пришёл в сознание, он меня не узнавал первое время, хотя хорошо знал Фёдорова и его имя Сергей Николаевич не забывал, всех медсестёр звал по именам. Потом, когда стал звать меня, много позже вспомнил, что у него есть сын. Следовательно, потеря памяти на прошедшие события тоже восстанавливается.
Приход Геры в больницу к Дау полностью подтвердил моё предположение. Геру узнал, а когда она ушла, он медсёстрам при мне сказал: «Я был в неё влюблён, но она сама меня бросила, вышла замуж!». На вопросы медиков — какой месяц, какой год и какой день, отвечал неизменно одно и то же: «Не помню, спросите у Коры».
Я, конечно, прислушивалась к советам тех врачей, которых бесконечно уважала. Олег Васильевич Кербиков — психиатр, главный врач психиатрической лечебницы, академик медицины, вице-президент Академии медицинских наук. Меня в своё время направлял к нему Егоров на психиатрическое обследование. После этого обследования у нас сложились обоюдно дружеские отношения. Как он меня обрадовал, когда по телефону сообщил о решении Центрального комитета снять врачей Егорова и Корнянского с занимаемых высоких должностей.
По больнице АН СССР быстро распространилась весть, что больной академик Ландау знает все. Он может сделать любой перевод с иностранного на русский язык, решить любую нерешённую задачу, объяснить значение любого слова, ответить на любой трудный вопрос. Он даже знает латынь! Вся молодёжь больницы, учащиеся заочных заведений потянулись к Ландау. Он очень доброжелательно помогал всем.
Ведущий врач Ландау невропатолог Зарочинцева как-то не имела времени подготовиться к очередному философскому семинару. Перед занятием решила проконсультироваться у своего больного Ландау.
— Лев Давидович, я сейчас должна идти на занятие по философии.
— Вы ведь врач, зачем вам понадобилась философия?
— Я член партии и изучаю марксистско-ленинскую философию.
— Валентина Ивановна, вы что-то путаете и клевещете на Маркса и Ленина. Во-первых, философия — не наука, а мировоззрение. Маркс был экономистом, такая наука есть. И Энгельс был экономистом. Их выводы о диктатуре пролетариата вытекали из научных долголетних исследований. А диалектика была их мировоззрением. Ленин был профессиональным революционером. Именно в этом проявился его гений в революции! Его философия, то есть мировоззрение, была аналогичной Марксу.