class="p">Возле Керкопорты стена не повреждена и турки никогда не пробовали там нападать, потому что прямой угол стены обрекает атакующих на губительный перекрёстный огонь. Этим защищённым путём можно быстрее всего послать помощь к воротам Харисиуса, где стена рухнула почти до основания, как и возле ворот св. Романа. Венециане создали специальный резервный отряд, который, при необходимости, можно послать на помощь братьям Гуччарди. На этом спокойном участке возле Керкопорты внутреннюю и наружную стену охраняет только горсть греков.
Надо отдать должное латинянам: они охотно взяли на себя самые опасные участки.
Незадолго до полуночи ко мне пришёл Мануэль. Он был крайне напуган и сказал:
– Базилика в огне.
Мы поднялись на крышу дворца, где уже собралась изрядная толпа. Турецкие костры ещё пылали, но посреди тёмного города высился огромный купол собора Мудрости Божьей, озарённый дивным, неземным сиянием. Нет, это был не огонь. Скорее сильный голубой блеск. Латиняне, глядя на него, перешёптывались, говорили, что это дурной знак.
Дивное сияние мерцало над куполом, то ослабевая, то усиливаясь вновь. Я пошёл в город к храму. В темноте вокруг меня шумела возбуждённая людская толпа. Все шли в одну сторону. До меня доносились рыдания женщин и пение монахов. Возле храма сияние было таким сильным, что никто не осмеливался подойти ближе. Люди падали на колени на влажную землю и начинали молиться. Бог дал им знак. Божественное стало зримым. Я видел всё собственными глазами и уже не сомневался, что эпоха Христа закончилась, и наступило время Зверя.
Купол блистал и пламенел около часа. Потом сияние вдруг ослабело, ещё минуту пульсировало и потухло. Небо было затянуто тучами, и ночь вокруг стала чёрной как уголь. Турецкие костры давно погасли. Их отблеск уже не освещал небо над нами. Ночь стояла душная, насыщенная запахами земли и гниющих листьев. Было такое чувство, словно идёшь по кладбищу мимо развёрстых могил.
В темноте мне в руку легла узкая горячая ладонь. Может, я лишь обманываю себя, но мне показалось, что я узнаю её среди тысяч других. Ни сжать её, ни заговорить я не посмел. Это мог быть просто чей-то потерявшийся ребёнок, по ошибке вложивший свою руку в мою ладонь. Или незнакомая женщина, взволнованная темнотой и страхом, захотела почувствовать близость мужчины. Но в ту минуту я был уверен, что узнаю её. Тёплая и беззащитная, она была как молчаливый призыв к единению перед смертью. Мы оба молчали и только слышали дыхание друг друга в темноте. Наши руки были соединены. Её пульс стучал рядом с моим пульсом как мучительное немое свидетельство единства двух людей. Так было хорошо. Так было лучше всего. Только так мы понимали друг друга. Слова лишь рвут связи между нами.
Простая, из плоти и крови, скромная, бедная, беззащитная горячая ладонь в темноте, в тяжёлом запахе гниющих листьев. Над могилами, над смертью мы держали друг друга за руки и были едины. А потом она исчезла.
И даже если мне это показалось, привиделось, всё же боль в моём сердце стихла. Когда я, как лунатик, искал дорогу назад, в Блахерны, тоска уже не так сильно грызла мне сердце. Я ощутил свободу, ясность. Мне довелось стать свидетелем чуда и держать руку человека в своей руке.
26 мая 1453.
Ночное чудо у храма Мудрости Божьей повергло город в такое смятение, что люди рано утром с монахами и монашками во главе ворвались в Блахерны, забрали из дворцовой церкви икону Чудотворной Девы и понесли её на стену, чтобы она защищала город. Святая Дева с тонким, необычайно грустным лицом смотрела на свой народ, обрамлённая золотом и драгоценными камнями. Многие видели, как дрогнул её лик, а из глаз потекли слёзы. Несколько человек хотели коснуться образа, и в сутолоке он упал на землю. В ту же минуту капли дождя, крупные, как голубиные яйца, начали сыпаться с низких туч. В мгновение ока дождь превратился в ливень, в воздухе потемнело, и вода побежала по улицам. Святая икона стала от влаги тяжёлой, будто была отлита из свинца, и только самые сильные монахи общими усилиями сумели поднять её с земли, а потом укрыть в безопасном месте в монастыре Хора.
Мы надеялись, что неожиданный дождь намочит порох у турок, но наши надежды оказались напрасными. Даже во время ливня время от времени гремели выстрелы, а после его окончания, когда земля ещё парила от влаги, турки открыли такой сумасшедший огонь, словно хотели наверстать упущенное время.
Турки всё ещё постятся. Со стены я видел, как турецкие военачальники собрались возле шатра султана на холме. Военный совет длился всё послеобеденное время. Потом во все концы лагеря помчались галопом чауши в зелёных одеждах, чтобы объявить решение султана. Рёв, который поднялся при этом и становился всё сильнее, радостные крики и звуки музыкальных инструментов, голоса людей по силе своей превысили всё, что я слышал до сих пор и превратились к вечеру в непрерывный гул, подобный шуму океана. Нетрудно догадаться, что султан назначил день и час последнего штурма.
Когда я понял, что султан собрал Большой совет, то направился к воротам св. Романа и отыскал Джустиниани, который руководил работами по возведению шанцевых укреплений.
– В Блахернах всё в порядке,– сказал я. – Штурм близок. Позволь мне сражаться рядом с тобой у ворот св. Романа. Шесть лет назад под Варной я договорился кое с кем о встрече здесь и не хочу быть похожим на купца из Самарии, когда наступит назначенный час.
Джустиниани по-дружески взял меня под руку, поднял забрало и, улыбнувшись, посмотрел на меня своими налитыми кровью глазами так, будто подсмеивался над чем-то мне неизвестным.
– Многие обращались ко мне сегодня с той же просьбой,– сказал он. – Это тешит моё самолюбие, ибо доказывает, что место здесь почётное. Даже султан Мехмед почтил меня своим вниманием,– продолжал он, указывая на балку, торчащую из земляного вала. На её конце висел, касаясь пятками земли, труп одного из лагерных торговцев с растрёпанной бородой и в потёртом бараньем тулупчике. – Султан приказал передать мне, что восхищён моим мужеством и военным искусством. Он не требует от меня ни малейшей измены, потому что не хочет задеть мою честь. Но если я уйду со своими людьми со стен на корабли, то он пообещал сделать меня богатым человеком и назначить командующим над своими янычарами. Он даже разрешает мне сохранить мою религию, ведь в его войске служат и христиане. В знак согласия я должен