Но еще и руки Кейт, обхватившие ее колени, ее голые ступни, ее внезапное веселье, ее голос, менявшийся, когда она говорила на родном языке, ее взгляды украдкой, которые он ловил, отпивая из стакана, и которые словно бы всякий раз говорили ему: So… Так это правда? Вы вернулись…
Он улыбался в ответ и был по-прежнему немногословен, однако ему казалось, что еще никогда в жизни он не бывал столь болтлив с женщиной.
Потом были кофе, представления, дижестивы, пантомимы, бурбон, снова смех, private jokes[307] и даже немножко архитектуры, потому что гости были людьми образованными…
Том и Дебби, семейная пара, преподавали в Корнелле, Кен, высокий косматый парень, ученый. Ему показалось, он слишком много крутится возле Кейт… Well[308], с этими американцами пойди разберись, они по любому поводу ластятся друг к дружке. Все эти их sweeties, honeys, hugs, gimme a kiss[309] в самых разных контекстах…
Шарлю было все равно. По-настоящему впервые в решил позволить себе просто жить.
Позволить. Себе. Жить.
И даже не был уверен в том, что это у него получится…
Он здесь отдыхал. Счастливый и чуточку пьяный. Из кусочков сахара возводил храм для погибших в огне ради всеобщего освещения—просвещения эфемерид, которых Недра приносила ему в крышечках от пивных бутылок. Отвечал «Yes» or «Sure»[310], когда того требовалось, иногда «No» подходило лучше, сосредоточенно глядя на кончик ножа, обтачивал сахар, придавая своим колоннам дорический вид.
Все эти ZAC, PLU, PAZ, POS и прочие строительные абракадабры могли наброситься на него в любую минуту.
Занятый погребением эфемерид, все же не терял из вида соперника…
Еще и длинные волосы, в таком возрасте… это pathetic[311].
И солидный именной браслет на случай, если забудет, как его зовут. А уж имя-то само! Все равно, что Барби.
Не хватает только автофургона…
Но главное, и волосатик в гавайской рубахе об этом даже не подозревал, Шарль выбрал себе сегодня модель Himalaya light.
Да, бешеные деньги, пусть так, зато на утином пуху и обработано тефлоном.
Понял, ты, Самсон несчастный?
Тефлоном, парень, тефлоном.
Так что не беспокойся, я продержусь…
Да, Гималаи, но light обещает и легкий, и светлый путь. И такова его программа на лето.
Когда он удалялся во двор со свечой в руке, Кейт постаралась было разбудить спавшую в ней французскую perfect housewife[312] и предложила ему капа… канап…
Глупости… Все они слишком набрались, чтобы следовать правилам этикета.
— Hey, — крикнула она, — don't… Осторожней с огнем, ладно.
Шарль махнул рукой, имея в виду, что он все-таки не такой stupid[313].
— Поздно, baby, поздно, — посмеивался он, загребая ногами гравий.
О да. Он был, что называется, в дым, «готовенький», как тот еще кекс…
Устроился в конюшне, с великим трудом сообразил, как открывается этот чертов спальный мешок, и заснул на ложе из дохлых мух.
Какая прелесть…
10
Естественно, на этот раз за круассанами сходил Кен… Вернее, сбегал…
В своих красивых кроссовках Nike, закрутив волосы в хвост (?) и закатав рукава майки, на плечи. (Блестящие). (От пота).
Ну-ну…
Шарль закашлялся и отмел свой слишком знойный сценарий.
Если бы еще этот парень был идиотом. Так нет. Совсем неглуп, голова на месте. Обаятельный. Увлеченный, увлекающий, заводной. И соотечественники его, as well[314].
Тон задан. В доме заявлена дружеская атмосфера, give me five[315], Бейден-Пауэл[316] и скаутские песни. Что ж, тем хуже. Тем лучше. Дети счастливы, что у них в распоряжении оказалось вдруг столько взрослых, а Кейт счастлива, что счастливы дети.
Никогда еще не была так красива… Даже наутро, когда прятала похмелье под большими солнечными очками…
Красива, как женщина, которая знает цену одиночеству и, наконец, может сложить оружие.
Словно несколько дней отпуска получила и, little by little[317], отдалилась от них. Больше ничего не затевала, оставила на их попечение дом, детей, зверье, бесконечные метеопрогнозы Рене, и на их усмотрение — время приема пищи.
Читала, загорала, дрыхла на солнышке и даже не пыталась делать вид, что хочет им помочь.
Но и это еще не все… Больше ни разу не положила руку Шарлю на спину. Ни мимолетных улыбок, ни многозначительных взглядов. Никаких тебе kidding me or teasing you[318]. Ни сокровищ, скрытых в соломе, ни миссионерских мечтаний.
Поначалу страдал от этого явного охлаждения и тягостного для него перехода на такую форму общения.
Вот, значит, как? Получается, что его, ненаглядного, отныне перевели на роль статиста? Она вообще перестала называть его по имени, а говорила «you guys»[319], не обращаясь ни к кому конкретно.
Shit.[320]
Неужели она влюбилась в этого верзилу? Непохоже…
Кажется, влюбилась в саму себя.
Играла, дурачилась, исчезала куда-то с детьми и вместе с ними потом с удовольствием получала по шапке.
На равных.
Рассыпалась в благодарностях перед своими гостями, десятками произносила тосты в их честь за обедами и ужинами, которые становились все длиннее, и воспользовалась их присутствием, чтобы сложить с себя обязанности опекуна.
Чувствовала себя совершенно счастливой.
На подсознательном уровне Шарля могли бы, должны были бы… как сказать… отпугнуть, смутить эти ее лопатки, выпиравшие из-под лямок лифчика, словно обрубленные крылышки, но такой она нравилась ему еще больше.
Ну и ладно. Старался ничем себя не выдавать… Получил немало ударов за последнее время, да и его ребро, с опорой на хребет прикрывавшее сердце, только-только начало подживать. Так что не время всем подряд распахивать свои объятия.
Нет. Она не святая… Большая лентяйка и пофигистка, выпить не дура, выращивает марихуану (это и есть ее «щадящая фармацевтика»…), к тому же безбожница!
Абсолютно аморальная женщина.
Да уж.
Пожалуй, к такой стоило отнестись поспокойнее.
Терпение, улитка-малютка, терпение…
И чем же он, собственно говоря, занимался, раз у него было время морочить себе голову этим вздором, точно он — влюбленный юноша—переросток?
Мух подметал.
Не один, конечно. Втянул в это дело Ясина и Харриет, которые уступили свои комнаты звездно-полосатым и переселились к нему.
Комнаты распределили по жребию и два дня напролет, задыхаясь в паутине, шарили по амбарам, словно по складам списанной мебели. Обсуждали, чинили, чистили и заново красили столы, стулья, зеркальные рамы и прочую рухлядь, изъеденную термитами и жуками—древоточцами. (Ясин, которого сердила их неразборчивость в червоточинах, прочитал им краткую лекцию: от жуков — только дырки, а вот гниловато-слоистая рыхлость — это работа термитов.)
Устроили небольшое party, чтобы отметить новоселье, и Кейт, зайдя в его комнату — опустевшую, отдраянную, отбеленную жавелевой водой, строгую, словно монашеская келья, у подножья кровати сложены папки, ноутбук и книги — на хитроумном бюро, который Шарль смастерил в алькове, — какое-то время стояла молча.
— Вы приехали сюда работать? — прошептала она.
— Нет. Просто хотелось произвести на вас впечатление…
— Да?
Все остальные были у Харриет.
— Я должна вам кое—что сказать, — добавила она, выглядывая в окно.
— Что?
— Я… Вы… В общем… Если я…
Шарль судорожно сжимал в руке пригоршню арахиса.
— Нет. Ничего, — сказала она, оборачиваясь, — тут стало очень уютно, да?
За те три дня, что он здесь был, впервые они оказались наедине, и он на пару минут снял с себя маску примерного бой-скаута:
— Кейт… поговорите со мной…
— Я… Я, как Ясин, — заявила она ни с того ни с сего.
— …
— Не знаю, как вам это сказать, но я… я ни за что на свете больше не хочу рисковать, я боюсь страданий.
— …
— Вы меня понимаете?
— Мне об этом Натали рассказывала… Что дети, живущие в приемных семьях, часто болезненно реагируют на любые перемены, ни с того ни с сего делаются несносными и страшно мучают тех, кто их к себе принял. И знаете, почему они так поступают? Инстинкт самосохранения. Чтобы физически и морально подготовиться к новой разлуке. Они нарочно ведут себя отвратительно, чтобы их отъезд всеми был принят, как облегчение. Чтобы убить любовь… Эту… эту дурацкую ловушку, в которую их опять заманили…