Непрядов понимал, ради чего дед водил их сюда с таким постоянством и настойчивостью. Конечно же, он желал, чтобы эта заветная тропка, что вела к заветным могилам, навсегда запомнилась бы и внуку, и правнуку. А уж когда не станет на свете его самого, чтобы продолжали Егор со Стёпкой ходить на это священное место, не забывая родных своих.
— Знаешь, дед? Вот стою я здесь и думаю, что смерти, в известном смысле, все-таки не существует, — сказал Егор. — Во всяком случае, человеческая мысль нетленна. В пространстве она не исчезает.
Продолжая опираться на посох, старик повернул голову в сторону внука.
— Ты безусловно прав, — сказал он. — Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ. И этим всё сказано. А вам обоим, тебе и Стёпушке, надобно всегда помнить предназначение своё. Отчасти и в том смысле, что ты сказал…
— А что, разве оно какое-то особое?
— У каждого человека своя стезя, — продолжал старик. — Все мы грешны и смертны в этом мире. Но есть на Руси как бы коренные, бессмертные рода. Наш вот, Непрядовский, к таковым как раз принадлежит. И не знатностью, не богатством славен он, а токмо служением Отечеству, святой православной вере наших предков. В том сила и бессмертие его. Великие испытания выпадают всем нам. То сам Господь вопрошает: а готов ли ты, человече, до конца пройти отмеренный тебе путь и сполна испить горькую чашу страданий «за други своя»? И каждый из нас ищет свой ответ, прегрешая и каясь, но ободряясь в свершении правых дел.
— Всё в нашем роду сдвинулось и перепуталось, — сказал Егор, припоминая былое. — Я вот все думаю: а понял бы нас отец, пошёл бы сейчас на погост вместе с нами, останься он живым на той войне?
— Отчего ж не понять и почему бы не пойти? — сказал дед с такой уверенностью, словно не было меж ним и отцом долгих лет размолвки, серьёзных расхождений во взглядах на жизнь, в приверженности каждого своим идеалам. — Что ни говори, а свет разума исходит на нас, грешных, лишь со временем. Ведь и мысли-то наши, постоянно возникая, блуждают в голове до тех пор, пока не обретут истину. Господь всем для неё оставляет путь открытым. Я никогда не осуждал сына своего, но всегда лишь печаловался о нём. Этот ведь не только ты сейчас стоишь передо мной. Это значит, что и Степан, единокровный сын мой, сам третей стоит меж нами.
— Но ведь мы все такие разные, — сомневался Егор, в душе тем не менее восхищаясь простотой и ясностью дедовой мысли.
— Так и должно быть, — утверждал старик. — Непрядовы всегда были не только священниками, но и воинами. Только никогда… — дед воздел к небу перст, как бы клянясь, — никогда средь них не находилось лжецов, негодяев и трусов. А если и заблуждались в чём, так ведь не от злого умысла. И Бог нам всегда был судьёй. Пускай хоть гром праведный с небес, хоть вселенский потоп, а мы стояли на этой земле и стоять будем всегда.
— Дедусь, а ты живи ещё сто лет, чтобы нам всем вместе стоять, — попросил Стёпка, тронув старика за рукав рясы и вразумительно пояснил. — Вместе всегда же веселее.
Егор и дед с улыбкой переглянулись.
— Ан, будь по-твоему, — согласился старик, целуя правнука в непокрытое темечко. — Стану жить, пока Господь не призовёт к себе, — и настоятельно попросил мальчика надеть шапку, опасаясь, как бы тот не простудился, после чего продолжал. — А проживёшь ты, голубочек, поболе моего, может статься. Ведь у нас в роду не редкость, когда пращуры на второй век переваливали. В тебе сохранится кровушка наша Непрядовская, а потом и в детках твоих. Всего будет вам сполна: великих испытаний, глубоких печалей и радости светлой.
Дед как бы прорицал, и Егор внимал ему со смешанным чувством обожания, любви и страха. Не всё можно было понять из того, что он говорил. И эта самая недоговорённость касалась не правнука, а именно внука, которому будто не полагалось до конца знать всё о самом себе. Непрядов боялся напрямую спросить об этом деда, поскольку догадывался, что тот никогда не скажет ему всей истины, которой он располагал в ясновидении своем. Но уже на другой день Егор заставил себя не принимать близко к сердцу дедовы слова, думая о них, как о старческих предрассудках. Егора снова звала к себе служба, ждали привычные корабельные дела, которым предстояло отдать себя целиком и полностью.
30
Капитальный ремонт лодки, судя по всему, затягивался. Израненный корабль, сжатый со всех сторон распорками, стоя в плавучем доке. Он пребывал словно в реанимации на операционном столе. Его корпус кромсали скальпелями газорезок и штопали иглами электросварки, возвращая ему былую прочность. Полностью заменялись электропроводка и система гидравлики. Все дизель-генераторы были сняты со своих фундаментов и отправлены в заводские цеха на полную переборку. Работы шли, тем не менее, со сбоем графика: то бригаду корпусников перебросят на соседний участок, то на складе не окажется стальных листов нужной марки, то по какой-то причине док обесточат. Непрядов вместе с механиком бегал по заводскому начальству и требовал, ругался, душой переживая за каждую минуту потерянного времени. Можно было только надеяться, что лодку удастся вывести из дока хотя бы в конце весны.
Береговая жизнь не доставляла Непрядову особого удовольствия. Он видел, как постепенно размывался и таял его некогда сплочённый, сплаванный экипаж, на сколачивание которого он в свое время потратил столько времени и сил. Одного за другим в бригаду отзывали самых необходимых, лучших специалистов. Взамен же присылали совсем не опытных «салажат», которых приходилось всему учить заново. Мало успокоения было от сознания того, что подобным образом поступали со всеми экипажами, находившимися в длительном ремонте. А это значило, что прежних своих ребят, с которыми вместе ходили в моря, обратно будет вернуть не так-то просто. Скорее всего, по выходе из дока всё придётся начинать заново, готовя к походам лодку и пестуя по сути новорожденный экипаж.
Вскоре забот Непрядову прибавилось. Минувшей осенью он поступил в заочную военно-морскую академию, и вот теперь близилось время экзаменационной сессии, к которой надо было подготовиться. Злые языки эту академию прозвали «дубами». Во-первых потому, что главный корпус её действительно размещался в старинном парке, где ещё с петровских времён росли могучие дубы. И потом, учились в ней, своего рода, переростки, которые по причине возраста, либо из-за крайней занятости и необходимости флоту в своё время не были отпущены командованием на очное обучение. Прежде Егор в сутолоке корабельных буден не слишком-то задумывался над тем, что пора бы и ему позаботиться о втором, академическом дипломе, без которого нечего было рассчитывать на продвижение по службе. Друзья советовали ему не тянуть с этим делом, он же долгое время попросту отмахивался, полагая, что и так на флоте проживёт. Когда же одумался, то оказалось, что время для очной учёбы было упущено. Поэтому ничего не оставалось, как поступать на заочное отделение, в эти самые «дубы». Поскольку лодка стояла в ремонте, со временем для занятий не было особых проблем. Егор мог пользоваться в академии богатой лабораторной базой, различными методичками, библиотекой.