империи. Наверное, известие о нападении уже достигло дворца. Как мне рассказали болгарские купцы, после убытия императора на войну городом управляет эпарх Ориха, который отличается гибким позвоночником и, как сказали бы скандинавы, большим сердцем, то есть трусостью. Теперь ему надо принять решение. Любой чиновник делает это запросто при условии, что не надо потом отвечать. В данном случае придется, причем по-полной программе. Поэтому эпарх будет ждать того, кто подскажет, как надо поступить в данной ситуации. Если совет поможет решить проблему, лавры достанутся Орихе, если нет, то подсказчика сделают козлом отпущения. В лучшем случае сразу лишится головы, в худшем – будет ослеплен, или сгниет в тюрьме, или два в одном флаконе. Процедура лишения зрения доведена в империи, если можно так выразиться, до совершенства. Перед глазами приговоренного водят раскаленный прут. Могут сделать совсем слепым, могут частично. Это зависит от температуры прута, расстояния между ним и глазами и количества проходов. Поскольку палачи сейчас практикуются постоянно, заданный результат выдают почти без ошибок. Надо, чтобы преступник различал только свет и тьму – так и сделают. Само собой, попадать к ним в руки никто из чиновников не желает, поэтому решение принимать будут очень долго, а действовать без приказа не отважатся. Бюрократическая машина перемалывает инициативных в первую очередь, независимо от результата их действий, потому что наверху управленческой пирамиды должен быть один человек. Проявление инициативы воспринимается ею, как объявление себя императором.
77
Я шел по узкой и кривой улице, какие в мое предыдущее посещение Константинополя встречались только в бедных слободах. При этом дома по обе стороны ее были один лучше другого. В ближних уже орудовали мои соратники, а из дальних, теряя наскоро упакованное барахлишко, разбегались самые сообразительные аборигены. Те, на ком природа отдохнула и теперь предложила поставить крест, все еще решали, что делать. Я выбрал большую двухэтажную виллу, спрятанную за каменным забором такой высоты, что видна была только верхняя часть двускатной крыши со светло-коричневой черепицей. Во дворе слышались истеричные женские крики и суета. Кто-то куда-то торопился, не подозревая, что уже опоздал. В заборе была арка с двустворчатыми воротами из толстых дубовых досок, покрашенных в вишневый цвет и соединенных железными полосами, покрытыми чем-то черным, как мне показалось, гудроном. Обычно калитку делают в одной из створок ворот, а здесь она была отдельно, в арке поменьше. В центре верхней половины калитки к дубовым доскам вишневого цвета была намертво прикреплена надраенная, бронзовая, львиная морда с большим, толстым и подвижным кольцом в приоткрытой пасти. Металл за день сильно нагрелся, малость обжигал ладонь. Я постучал кольцом напористо.
Во дворе затихли на короткое время, после чего раздался жалобный всхлип, а следом топот множества обутых и босых ног. Я постучал еще раз, продолжительнее – и калитка тут же распахнулась. Открыл ее юноша лет пятнадцати, раб, судя по старой, латаной, шерстяной тунике. Темно-русые волосы, подстриженные под горшок, всклокочены, будто недавно пацана драли за вихры. Темно-карие глаза испуганно бегают, и у переносицы собрались капли пота.
- Не трясись, убивать не буду, - спокойно заверил я, после чего спросил: - Кто еще в доме?
- Хозяйка и слуги, - ответил раб.
- Хозяин на службе? – задал я следующий вопрос.
- Да, господин, - ответил он.
- Чиновник, наверное? – предположил я, потому что в Константинополе, как будет позже и в России, вызывающе богатым и трусливо прячущимся от людей за высоченным забором может быть только государственный служащий.
- Он силентиарий, ходит с золотым посохом! – гордо, словно хвастался успехами своего отца, сообщил раб.
Силентиарий – это следящий за тишиной и порядком во дворце. В те времена, когда я сражался здесь с арабами, титул этот уже был церемониальным. Не думаю, что произошли изменения в лучшую сторону для его обладателей. От тебя ничего не зависит, ничего не решаешь, поэтому взятки дают редко и с неохотой, зато ходишь с позолоченной палкой и считаешь себя очень крутым. Умение колотить понты доведено в Константинополе до совершенства.
Посреди двора стояли две нарядные четырехколесные повозки, запряженные парами мулов с унылыми мордами. У ослов морды бывают разные, а вот у мулов всегда такие, будто жуют горькую морковку. Одна была нагруженная с верхом всяким барахлом, а на второй стоял лишь большой ларец из черного дерева с ручкой, застежками и углами из золота. На последней, видимо, должна была ехать хозяйка. Если бы не пожадничала, сразу тронулась в путь, то избежала бы многих неприятностей. Следовательно, жадность не в ладах с естественным отбором.
Я прислонил свой щит у ворот к стене левого крыла дома, в котором на первом этаже была конюшня на шесть стойл, и приказал рабу:
- Стой здесь. Если зайдут воины, сперва молча покажешь на мой щит, а потом на обе повозки, что их нужно забрать, но в дом не заходить. Всё понял?
- Да, господин! – радостно ответил он.
И скандинавы, и славяне из нашего отряда знают необычный для них, белый орнамент на синем поле и, уверен, правильно расшифруют жесты раба: занято! Тем более, что рядом много еще не окученных вилл.
Эту строил местечковый Гауди. Такой архитектурной эклектики я не встречал за все свои предыдущие жизни, включая посещение Москва-Сити. Надо было очень постараться, чтобы тщательно перемешать римский, греческий, арабский и готический стили и получившийся винегрет втиснуть в один двухэтажный и сравнительно небольшой – тысячи полторы квадратных метров – дом. Снаружи стены, сложенные из толстых блоков ракушечника, были облицованы испанским коричневым мрамором с густой сетью желтых прожилок и вкраплений, а внутри господские помещения покрыты вперемешку мозаиками и фресками, причем первые были старые и достаточно фривольные, с обнаженными греческими и римскими богами, а вторые – свежие и целомудренные, с библейскими сюжетами. Как мне рассказали херсонские купцы, при нынешнем императоре Михаиле Третьем, точнее, при регентстве его матери, потому что ему при восшествии на престол исполнилось всего два года, было восстановлено иконопочитание. Как догадываюсь, фрески были нанесены на месте мозаик, обсыпавшихся или не прошедших христианскую цензуру. В безлюдных сейчас помещениях стоял зеленоватый полумрак, потому что свет попадал через узкие окна из восьми небольших прямоугольных зеленоватых стекол в свинцовой раме, и была приятная прохлада, из-за которой лоб и лицо у меня покрылись испариной. Я снял шлем, напялив его на курчавую голову стоявшего в нише бюста из белого мрамора. Судя по монументальному крючковатому носу, это был не языческий бог. Скорее