мясистые и снежные белки глаз… Акулов хорошим ударом в плечо отправил к стене одного охранника. Я припечатал кулак к челюсти другого. Наши противники путались в полах своих плащей, во все стороны летели брызги. Мне удалось уйти еще от одного удара, но я слишком пригнул голову, и охранник достал мое лицо своим коленом. Боль была жуткая, в другой обстановке я бы обязательно взвыл. В носу сразу захлюпало, наверное, оттуда кровь хлынула как из-под крана… Через силу выпрямился, одновременно с этим запуская кулак апперкотом. Куда-то попал, и это уже хорошо. Добавил левой, но удар получился слабым, скользящим, зато правая пошла точно в челюсть моему противнику, напористо и быстро, как тактическая ракета. Удар получился столь сильным, что у меня даже кулак онемел. Охранник откинул голову и спиной повалился на своего товарища. Здесь бы Акулову применить свою тяжелую артиллерию, но он почему-то замешкался в дверях. Я подскочил ко второму охраннику, приободренный успехом, но тот вдруг выхватил из-под плаща обрезок арматуры и с сильного замаха обрушил его мне на голову. Я едва успел подставить руку, иначе он бы раскроил мне череп. Как рука выдержала такой удар – не знаю. Я лягнул ногой и попал охраннику в живот. Тот охнул, но снова вскинул свое грозное оружие. Замахнулся, но неожиданно ударил сбоку и угодил мне по ребрам. От боли у меня даже в глазах потемнело. И снова удар по голове. Я прикрылся плохо, и конец железной палицы чиркнул меня по виску. Тут очухался первый охранник, которого я сбил с ног, и начал атаковать меня со спины… Черт, где же Акулов?! Удары сыпались на меня градом. Теперь мне приходилось больше защищаться, и мой кулак в основном попадал в пустоту. Силы быстро покидали меня. Я упал на колени, потом повалился на пол. Акулова пропал. Он бросил меня… Охранники били меня ногами. Тот, которого я уложил, старался особенно и норовил попасть мне в лицо. Озверев от боли, я схватил его ногу и вцепился в нее зубами. Охранник заорал и стал метаться по тесной конуре. Я висел на его ноге до тех пор, пока не ударился темечком о каменную ступеньку.
Как мне было обидно! Я не только не выручил Ирэн, но и сам серьезно вляпался. И все из-за того, что понадеялся на Акулова… Я едва не терял сознание. Мои мучители перестали меня бить. Рывком подняли меня под мышки, подвели к запертой на засов железной двери, открыли ее и втолкнули меня внутрь.
Я мешком повалился на сырой земляной пол. Разбитыми губами прижался к прохладной земле. Боль отступала. Я приоткрыл глаза и увидел тусклую лампочку на потолке, закованную, словно рыцарь, в металлическую кольчугу.
Глава двадцать девятая. Глубокий старик
– Вы что, с ума сошли?! – донесся до меня приглушенный голос Ирэн. Я сначала подумал, что она находится за дверью, где меня били. – Вы что себе позволяете, идиоты?!
Почему они идиоты, подумал я. Могли и убить. А всего-то минут пять меня месили… А вот и она, голубушка. Вот ее лицо! Так близко, что даже не верится! Такое родное, такое знакомое! Только губы немного бледны и глаза такие, словно много плакала и мало спала. Ее пальцы на моем лице. Осторожно повернула голову. Да что ж ты так стараешься, даже дышать боишься! Моя голова – это не бомба, снятая с предохранителя. С ней можно обращаться попроще. Можно даже за уши схватить, они все равно, что ручки у кастрюли.
Ирэн, рассмотрела мое лицо и ахнула. Вскочила, кинулась на дверь с кулаками.
– Вы что с ним сделали, подонки?! – И пяткой в дверь: бум! бум! бум!
Скрипнув, открылся глазок. Я увидел черный глаз, похожий на навозного жука, и мохнатую, как гусеница, бровь. Потом декорация сменилась, и из отверстия высунулись сизые, почти что фиолетовые губы. На скверном английском, смеясь и аппетитно причмокивая, они произнесли:
– In the morning to you will cut off heads![1]
Губы исчезли. Глазок закрылся. Ирэн еще раз ударила ногой по двери. Мне было хорошо. Я бы сказал, что испытывал настоящее блаженство, если сравнивать с побоями. Я лежал, смотрел на Ирэн и удивлялся. Неужели это она? Моя сотрудница, моя мучительница, моя загадка? Как странно мы расстались, и еще более странно встретились. Но что она сделала с горнолыжным костюмом, в котором была со мной на Эльбрусе? Разве так можно обращаться с хорошими вещами! Молния разошлась. Рукав изодран так, будто на нем тренировались бойцовские собаки. А что с его цветом? Где волнующий лунный блеск? Почему теперь костюм напоминает робу шахтеров?
– Отсюда можно убежать, Ирэн?
Она не ответила. Присела рядом, схватила меня за плечи и попыталась поднять. Как это трогательно! Она пыталась поднять девяносто килограммов! Я встал. Руки и ноги слушаются, вот только голова гудит, и боль в ней пульсирует, словно в черепе извергается маленький вулканчик, и выплескивает раскаленную лаву, и она постепенно заполняет все, и скоро вот-вот начнет вытекать из ушей и ноздрей… Мы сели на скамейку у стены. Ирэн рассматривала меня так, как глубоко верующая женщина смотрит на скульптуру распятия. Красота Ирэн, безусловно, богаче красоты Марго. Марго проще, в ней меньше загадки, меньше работы для души. Марго, в отличие от Ирэн, кажется доступной и уютной, как домашний зверек, хорошо прикормленный и ухоженный, но в этом есть свой плюс… Да что это я вдруг сравнивать начал? Тупая мужицкая природа: когда плохо и некуда торопиться – все мысли о бабах… Непостижима глубина ее глаз! Сколько там всего: и сострадание, и любовь, и лукавство, и чисто женский прагматизм. И все меняется каждое мгновение, как река, как волнующееся море, ни за что не угонишься, разгадывая ее мысли.
– Сними куртку!
– Зачем?
– У тебя кровь на тельняшке.
– Это не моя, а этой… ну, в общем… Слушай, а откуда у тебя телефон Марго?
– У меня есть телефоны всех игроков.
– А как ты узнала, что я нахожусь именно с ней рядом?
– Я не знала… Я искала тебя, обзванивала всех подряд, но только Рита ответила.
Как она напряжена! Спинка ровная, руки лежат на коленях, подбородок поднят, и речь – отрывистая, приглушенная, как будто Ирэн сделала глубокий вдох, но не выдыхает, так и сидит. Может показаться, она чего-то ждет, какого-то важного события, как абитуриентка самого главного экзамена… А я, в отличие от нее, расслаблен. Боль отпускает, и это уже само по себе наслаждение. Хочется