Он ласково улыбнулся.
– В изгибе ваших губ видны юмор и ум. А в ваших глазах… – Его улыбка погасла. – Надежда.
Оливия с трудом сглотнула. Он уже говорил об этом в библиотеке.
«Вы всегда будете так на меня смотреть?» Оливия прикусила губу, чтобы удержать слова, готовые соскочить с языка, и приложила руку к груди, в которой что-то болезненно сжалось. Потому что ответ на этот вопрос ей был известен лучше, чем герцогу. Он думал, что никогда не вернется к прежней жизни. Но однажды это случится. Мир не захочет двигаться вперед без него. А он, само собой, не захочет оставаться на вторых ролях.
Марвик перестанет смотреть на нее так, когда вспомнит, кто он такой.
Карета остановилась. Оливия заставила себя выглянуть наружу. Она не узнавала дом. Всего лишь одноэтажный, обшитый досками с облезшей от времени белой краской, он едва ли превосходил по размеру коттедж, в котором она выросла. Невдалеке от него стоял каменный сарай, отделяемый от дома целым полем волнующейся на ветру травы.
– Конечно, – сказал Аластер, когда карета остановилась, – последний элемент, внешне ничем не примечательный, но проявляющийся во всем сразу, – это ваша смелость.
Оливия глубоко вздохнула.
– Я знаю, что вы готовы встретиться лицом к лицу с этими людьми – членами вашей семьи, Оливия. Но вы можете не делать этого. Вы можете остаться в карете, пока я говорю с ними. А потом, если они захотят вас увидеть, то смогут сами подойти к вам. Думаю, вы этого заслуживаете – быть той, к кому подходят.
У нее перехватило горло. Аластер не упомянул доброту. А ведь это была его черта, которой ей недостает. Доброта пронизывает все его существо, хоть он и пытается это скрыть. Возможно, она – единственный на свете человек, который сумел разглядеть в нем добро. Казалось, даже сам герцог настолько слеп, что не видит его.
– Спасибо вам, – отозвалась Оливия. – Но сегодня… Кажется, сегодня я хочу все сделать сама. – Он считает ее очень храброй, но без него она никогда в жизни не решилась бы приблизиться к этим сплетницам на променаде. Находясь рядом с Марвиком, она обнаружила, что некоторые части ее существа сделаны из стали, защищенной доспехами, и это ей очень понравилось. И теперь она ими воспользуется. – Я хочу покончить с этим одним махом.
Герцог пересел на свое место.
– Что ж, тогда удачи, – сказал он, поднимая ее руку, чтобы запечатлеть на ней единственный поцелуй, который пробрал Оливию до самых костей.
* * *
У миссис Холлидей, седовласой и маленькой, были розовые щеки и ясные глаза, как у героини волшебной сказки – белой ведьмы, которая спасла детей от волков. Но миссис Холлидей носила траурную вдовью повязку, а ее вежливое приветствие у дверей было каким-то вялым – она явно очень устала.
При виде ее черного траура и пряди волос, опускающейся к морщинистой шее, Оливия замолчала. Марвик говорил от имени их обоих, но назвал только себя и добавил, что сюда их привело деликатное, но очень срочное дело.
– Вам надо присесть, – сказал он, – прежде чем мы начнем беседу.
Миссис Холлидей привела их в гостиную, где был накрыт чайный стол. Вручив гостям по чашке, она сказала с вежливой, но смущенной улыбкой:
– Так чем я могу вам помочь?
Оливия вздохнула.
– Возможно, вы не узнаете меня, – промолвила она. – Но моей матерью была Джин Холлидей, ваша дочь.
Миссис Холлидей выронила чашку. Чай расплескался по ковру, но, кажется, она даже не заметила этого. Она лишь смотрела на Оливию, а ее губы дрожали.
– О! О! О! Ты вернулась домой! – запричитала наконец хозяйка дома. – Она поднесла руку к губам. – Если бы только Роджер дожил до этого дня, увидел…
Выяснилось, что Роджер был покойным мужем миссис Холлидей, который скончался два месяца назад. Она бросилась искать его фотографию, но потом изменила курс и выбежала из дома. Оливия слышала, как она просила кучера отвезти записку на соседнюю ферму, обитатели которой, должно быть, умели распространять новости очень быстро, потому что уже через четверть часа гостиная наполнилась незнакомцами, и все он уверяли, что состоят с Оливией в родстве.
Кузины, дяди, племянницы и племянники, старые добрые друзья ее матери пробивались вперед, чтобы представиться. В этой странной суете Оливия поняла, что не в состоянии объяснить, что ее сюда привело. Она почувствовала себя оцепеневшей и ошеломленной, но все же собранной среди всего этого смеха и слез. Марвик, усевшийся в угол дивана и посматривающий на нее непроницаемым взглядом, был поглощен разговором с фермером (брюки которого были облеплены клочьями соломы) и совсем не помогал ей. Но когда Оливия наконец-то вырвалась из объятий родственников и снова села, Аластер каким-то образом оказался возле нее и тихо спросил, все ли в порядке.
Конечно, все было хорошо. Оливия вспомнила о своей решимости.
– Миссис Холлидей, – заговорила она (взглядом показывая, что ей не нужны остальные четыре миссис Холлидей, две из которых держали на руках детей), – мне нужно поговорить с вами наедине.
– Разумеется, моя дорогая! – Миссис Холлидей предложила собравшимся родственникам поужинать, и это послужило им сигналом к тому, чтобы разойтись. Правда, они пообещали скоро вернуться, прихватив с собой одно-два блюда, чтобы сделать свой вклад в трапезу.
Как только они снова остались втроем, миссис Холлидей («Ты должна называть меня бабушкой!») взялась за свое вязанье и заулыбалась, когда спицы начали позвякивать.
Оливия взяла Марвика за руку. Слезящиеся глаза миссис Холлидей опустились, когда она это заметила, и каким-то образом этот слабый шепот, напомнивший Оливии о правилах хорошего тона, заставил ее наконец задать вопрос, который, будучи озвучен, вызвал у хозяйки вспышку гнева:
– Почему вы так добры ко мне? Вы прогнали мою мать, когда она отчаянно нуждалась в вашей помощи. Почему?
Миссис Холлидей уронила вязанье на колени.
– Господи, дитя! Прогнали? Она так сказала? Мы никогда ничего подобного не делали!
Интересно! Оливия почувствовала, что Марвик удивился больше, чем она, потому что он очень крепко сжал ее пальцы.
– Нет, это было именно так, – настаивала Оливия. – Я это помню. Вы с ней поссорились, а потом ушли в темноту, и мама сказала, что мы не можем остаться.
– Это из-за того, что она отказалась нас выслушать. – Миссис Холлидей наклонилась вперед, ее лицо стало белым, как бумага. – Мы сказали, что ей не стоит мириться с ним. И что надо подать на него в суд. Но она отказалась. Она сказала, что не сделает этого. Как будто она была что-то должна ему! И – да, небеса тому свидетели, мы с нею поссорились: твой дед сказал, что не позволит этому негодяю обижать ее. Он хотел справедливости. Он заявил, что готов продать всю эту землю до последнего клочка, чтобы заплатить за судебную тяжбу, если только она позволит.