Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Элис стряхнула с себя наваждение.

В испуге встала. Что это ей привиделось?

Улыбаясь своей самой обаятельной улыбкой, она вышла на середину комнаты, присоединилась к гостям.

Присутствующие по-прежнему обсуждали стихи Микеланджело. Только Эдвард не принимал участия в разговоре. Он сидел в сторонке, выпрямившись, сидел, как в первые недели после приезда, словно общая беседа его не касалась. Выражение лица у него было столь отсутствующим, что Элис опасалась — не блуждают ли его мысли где-то далеко. Но когда она нежно дотронулась до сына, легонько похлопала его по руке, он взглянул на мать ясным, осмысленным взглядом. И Элис поняла: он думает, взвешивает.

Пока мать стояла рядом с Эдвардом, Кэтлин, пробегая мимо, задержалась, чтобы прочесть на лице Элис ее мысли. Мать тут же обняла дочь, и они, не спеша, двинулись дальше. Так они шли, а у Элис перед глазами снова встала пляшущая Саломея и те двое, что сидели на троне. Она сняла свою руку с плеча дочери.

Кэтлин прошептала:

— Папа рассказывает такие печальные истории. Хорошо бы перевести разговор на более веселые темы. Тебе ничего не приходит в голову?

Мать задумалась, и в ту же минуту Кэтлин побежала в угол, где стоял радиоприемник; сперва все услышали громкие аплодисменты и взглянули на Кэтлин, крутившую ручки настройки; и тут, заглушая слова диктора, зазвучала красивая мелодия — вальс. Кэтлин уменьшила громкость, музыка стала тише; с детской улыбкой девушка оставила ручки радиоприемника, как бы приглашая общество прислушаться к звукам вальса.

Элис опять обносила гостей пирожными и ликерами. Вот она очутилась перед лордом Креншоу, который, совсем как встарь, принял горделивую позу; он взглянул на жену так, словно ничего не случилось. Элис, разозлившись, уже хотела было отойти. Но Гордон подозвал ее к себе. Она повернула голову, бросила:

— Тебе нельзя есть сладкое.

Однако Гордон схватил пирожное и со смехом откусил кусочек. Жуя, он спрягал:

— Я не буду есть, ты не будешь есть, он не будет есть.

Джеймс попытался успокоить сестру:

— Считай это наградой за его историю о Микеланджело.

Гордон лихо махнул рукой Элис, и та еще раз увидела, как блеснул его золотой браслет; быстрыми шагами она пошла прочь… Ты и Микеланджело. Ты чудовище, вепрь. И сам это сознаешь. Понял, что я должна загнать тебя и уничтожить. А как ты меня обесславил, совратитель…

Кое-кто из гостей все еще вспоминал рассказ о Микеланджело. Рассказ навевал холод и совсем не подходил Гордону Эллисону. Два господина, уединившись в уголке, обменивались мнениями. Железнодорожник сказал:

— С тех пор как Эдвард пошел на поправку, Гордон совсем переменился. Когда Эдвард лежал и не мог пошевелиться, в доме был порядок, как и раньше. Сейчас парень перебаламутил всю семью. Тут уж меня не проведешь. Но разве это скажешь вслух? Конечно, не скажешь; ведь он болен, к тому же еще инвалид войны; тем не менее, как ни верти, Эдвард пользуется своим положением, не знает меры.

Судья:

— И госпожа Эллисон теперь на себя не похожа.

— А Кэтлин? Наша храбрая девочка! Вы видели, как она кинулась включать радио? Не могла вынести гнетущую атмосферу. Единственный, кого это устраивает — Эдвард. Взгляните, как он сидит, скрестив руки на груди; не соизволил произнести ни слова. Вы же знаете, этот мальчик никогда не вызывал у меня симпатии. С детства он держался особняком, его с трудом можно было вовлечь в разговор, подбить на игру.

Оба господина посмотрели на Эдварда. Судья сказал:

— Он корчит из себя прокурора, присутствующего на допросе. Разве я не прав? Иногда мне кажется, что этот бывший солдат подвергает допросу всех нас, гражданских лиц; мы должны оправдываться перед ним за его ранение.

Железнодорожник толкнул соседа в бок и рассмеялся.

— Теперь вы поняли, почему Гордон заговорил о любви? В чем здесь загвоздка? Это его ответ парню, хороший ответ. Эдварду не хватает именно любви, да, не хватает. Гордон прямо-таки вымучивал свою историю. Рассказ о Микеланджело — кошмарный. Надо же было его выкопать. Сразу видно, что у Гордона кошки на сердце скребут. Он возражал громко, при всем честном народе. Мне его жаль.

Судья:

— Рассказы о Микеланджело просто отвратительны. Ни за что не поверил бы, что лорд Креншоу захочет вытащить их на свет божий. Нам следует поспорить. Надо вставить словцо.

— Да, вы правы. Это просто необходимо. Раз нас пригласили участвовать в этих сборищах, мы тоже должны высказать свою точку зрения. Это дело нешуточное. Действует мне на нервы.

Судья:

— Во всяком случае, пусть парень узнает наше мнение о нем. Да, он болен — мы это признаем; он инвалид — слава ему и почет. Но неужели, по-вашему, это дает Эдварду неограниченное право предъявлять претензии ко всем окружающим?

Железнодорожник:

— Шантаж.

— Мне тоже кажется. Надо его осадить, дорогой мой.

Но они так ничего и не предприняли. Просто поговорили для проформы. Разговор в кулуарах. В сущности, их устраивала роль зрителей, другой роли они не хотели. Сидели себе в ложе, наводили бинокль. Еще немного, и они бы зааплодировали, науськивая стороны друг на друга. Как-никак это было увлекательное зрелище.

Мисс Вирджиния Грейвс, гувернантка, пыталась сгладить тяжелое впечатление, произведенное рассказом Гордона. Само по себе оно не проходило: колорит рассказа был чересчур мрачен и жуток. Правда, в данную минуту гости беседовали о Рихарде Штраусе, ибо по радио только что передали вальс из «Кавалера роз».

А потом вдруг из репродуктора зазвучала зажигательная, взволнованная мелодия. Элис, беседовавшая с доктором, прервала себя на полуслове, кашлянула, сделав вид, что поперхнулась. Врач по-дружески посоветовал ей поднять руки. Элис послушалась, ответив улыбкой на его улыбку; несколько секунд она сидела в комичной позе.

По радио передавали «Саломею».

Элис поднялась. Она сохранила самообладание настолько, что заставила себя кивнуть врачу, только потом она выбежала из комнаты и остановилась на лестнице — она была вне себя, вне себя. Удивительное дело: из репродуктора звучала музыка «Саломеи». Музыка разносилась по всему дому. Она преследовала Элис даже тогда, когда та очутилась в своей комнате. Элис захлопнула дверь, в страхе бросилась на кровать.

Что случилось? Она села, пугливо озираясь. Я слышу зов. Откуда-то до меня доходит зов. За всеми нами следят. Надо быть начеку…

Элис осторожно выглянула в переднюю. Радио замолкло. Она услышала голоса в библиотеке.

Заметят ли гости мое отсутствие? Что, если я поднимусь на несколько минут? Меня тянет на чердак. Я должна туда пойти.

Элис быстро прошмыгнула наверх, открыла дверь, включила свет.

Что я тут делаю? На чердаке он искал свою книгу. Много лет назад он ее забросил, помню. А теперь он снова роется в старых вещах. Я хочу оглядеться… О, боже, по радио передают «Саломею». Неужели такое возможно? (На секунду Элис замерла, словно громом пораженная.)

А после начала расхаживать по чердаку. Здесь стояла детская мебель, валялись детские книжки — сказки с картинками. А вот и шкаф со старыми рукописями Гордона.

Элис подергала дверцы шкафа, они были заперты, наглухо заперты, как и хозяин шкафа.

Хотелось бы мне когда-нибудь порыться в его бумагах — позлить его. Элис рассматривала замок. Попытаюсь подобрать ключ, а не то взломаю замок.

Она еще раз огляделась вокруг. Что мне здесь, собственно, надо? Пора спуститься к гостям.

Взгляд ее блуждал по полу, она задумалась (все еще грезила о Саломее); но вот, прежде чем выключить свет, Элис заметила у самой двери полоску материи, лоскуток. Нагнулась, подняла лоскут. Какая прозрачная ткань! О, ужас — это клочок от ее летнего платьица.

Элис повернула выключатель, вышла за дверь, в передней еще раз разглядела поднятую полоску материи. Машинально побежала к себе в комнату, отперла ее.

Все платья висели в шкафу на своих местах. Только в чемодане не оказалось летнего платьица.

Она перерыла весь чемодан, положила на стол лоскут, долго рассматривала его, потом закрыла и шкаф и чемодан.

Да, он разорвал ее голубое платьице. В ее отсутствие зашел к ней в комнату, этого прежде он никогда не позволял себе. Гордон рылся в ее вещах, вытащил платьице. Разорвал его в клочья на чердаке. Где же все остальные лоскуты? Что он сделал с ними?

Нет, я не в силах спуститься к гостям. Он пришел в бешенство, не помнил себя от ярости. Я для него — ничто. Все повторяется. Он хочет поработить меня. Я говорю его словами. Он на все готов. Готов нанести мне удар из-за угла. Но я выведу его на чистую воду. «На моих костях восстанет мститель». Из моей плоти и крови.

В то время как гости внизу спорили и весело болтали о Боккаччо, Элис сидела за столом и плакала, то поглаживая кончиками пальцев полоску воздушной материи, то прижимая ее к губам. Лоскуток намок от слез. Плач перешел в громкое рыдание. Казалось, Элис оплакивает дорогого покойника.