Аркестр превращал вечера понедельников в Slug's в полигоны для новых форм, новых индивидуальных особенностей. В один из вечеров в дверь вломился человек, одетый как воин-ниндзя, а когда кое-кто начал смеяться, он вскочил на стойку и, взмахнув мечом, снёс крышки с бутылок. В другой вечер к Сан Ра подошёл человек из Индии и серьёзно сказал ему: «Ты только что сыграл запретную священную музыку!» «Это то, что я слышу», — ответил Сонни.
Одними из первых, кто начал посещать Slug's, были художники: Лэрри Риверс, который сам играл джаз; Джеймс МакКой, на картинах которого дикие цветовые всплески как бы имитировали музыку Аркестра; Роберт Томпсон — экспрессионист, вносивший новую музыку в своё искусство и цитировавший старых мастеров так, как бибоппер вставляет в свои соло куски поп-песен. Он сидел за столиком и рисовал, а как-то раз подарил Сан Ра свой рисунок — на нём был изображён Аркестр, выглядывающий из джунглей (как это могло бы представиться какому-нибудь безумному Анри Руссо). Приходил даже Сальвадор Дали в сопровождении своих помощников, несущих за ним свечи.
Там были и поэты. Амири Барака говорил, что где бы ни появился Сан Ра, там сразу возникает «салон», место сбора глубоких умов и творческая площадка. А силы, которые пробуждал Сан Ра, были такого масштаба, что слова «салон» и «ателье» напрашивались сами собой. Куда бы он ни направлялся, за ним следовали музыканты, художники, журналисты, посетители-критики, даже туристы — их привлекали те невероятные вещи, которые, как они слышали, могли там произойти. Для молодых чёрных поэтов он был средством высвобождения их слов со страниц и перемещения в область чёрного инструментального и ритуального исполнения. Вечером понедельника в Slug's можно было увидеть, как вместе с Аркестром читает свои стихи Амус Мор или Юсеф Рахман — его выступления с группой наблюдал А. Б. Спеллман:
Костюмом и украшениями напоминая суданца, подготовив помещение при помощи благовоний, потрясая цепочками колокольчиков в своём движении между столиками, Юсеф танцевал и пел свои стихи. Написанные строки были как серия аккордов для вербальной импровизации. Воспринимая эти строки буквально, с листа, можно было подумать, что их автор — какой-то придурковатый второсортный сюрреалист:
Гностический филин с лягушачьими глазами / простёганный
Горькой чёрной ночью костяных дворов /
ГДЕ-ТО НАД КОСМИЧЕСКОЙ РАДУГОЙ…
Но видя всё это вживую, публика старалась представить себе образы этого крутящегося чёрного человека, который под аккомпанемент чуткой группы Сан Ра играл на всех человеческих чувствах — и эффект получался весьма сильный.
В другой день в Slug's можно было увидеть юного Ишмаэля Рида. Хотя он никогда не был близким последователем Сан Ра, он был музыкантом, поэтом и романистом. В Slug's они и познакомились. И несмотря на то, что Сан Ра не вошёл в число персонажей Мумбо-Юмбо, написанной Ридом сатирической истории распространения чёрной культуры в Соединённых Штатах, в этом романе явно слышны отголоски учения Сан Ра в области истории, научной фантастики и египтологии. Но самой очевидной точкой соприкосновения с Сан Ра является сочинение Рида «Я ковбой в лодке Ра»: хотя в нём хватает аллюзий на Блейка, гаитянский вудуизм, гностицизм и Йитса, именно евангелие от Сан Ра служит его средоточием.
«Ковчег завета» появляется в произведении ещё одного молодого писателя — «Ковчеге костей» Генри Дюма. В этом рассказе некие молодые люди обнаруживают речную лодку (ковчег), в которой находятся кости всех их предков. Дюма особенно часто бывал у Сан Ра в 1965–1966 годах, когда был в Нью-Йорке социальным работником; из всех молодых чёрных писателей того времени он был к Сан Ра самым близким, и его влияние побудило Дюма на работу с египетским и западноафриканским мифологическим материалом, фольклором Глубокого Юга и научной фантастикой. Например, в стихотворении «Блюз внешнего космоса» взгляды Сан Ра излагаются в просторечной форме:
Стойте, люди — я вижу, как к нам летит тарелкаНаверное, я подожду и посмотрюДа — летит космический корабльНаверное, я подожду и посмотрюВсё, что я знаю — что они могут быть похожи на меня
Хэнк (иногда он писал своё имя "ankh") Дюма был тихим молодым человеком, слегка таинственным. «Казалось, что он говорит из-за какого-то занавеса», — сказал о нём кто-то. Будучи чрезвычайно привязанным к повседневной жизни, Дюма тем не менее писал в стиле, который Барака назвал «афро-сюрреальным экспрессионизмом», и который не имел никаких ограничений в выборе исходного материала. Его поэзия была, как чёрная народная музыка, многослойна и антифонична, с сильным чувством цвета. У них с Сан Ра была общая афробаптистская склонность к образам птиц, орлов, ветра и другим высоким, одиноким и величественным фигурам. Проведя в 1967 г. год в Восточном Сент-Луисе в Тренировочном Центре Исполнительских Искусств Катрин Данхем, Дюма вернулся в Нью-Йорк и 23 мая 1968 г. был застрелен полицейским из транспортной службы. Когда Сан Ра услышал об этом, он разозлился как никогда, он бесился на протяжении многих дней, проклиная город и его обитателей и напоминая всем, кто хотел слушать, что он просил Дюма быть поосторожнее.
Газете Village Voice понадобилось семь лет, чтобы заметить Сан Ра, но в 1967 г. их джазовый критик Майкл Зверин зашёл в Slug's послушать его группу. Зверин был не дилетант: он играл в нонете Майлса Дэвиса, записавшем Birth Of The Cool, и с другими музыкантами-новаторами того времени. Тем не менее ничто из того, что он слышал до тех пор, не смогло подготовить его к тому, что он увидел в тот вечер. На сцене были четыре саксофона, три медных инструмента, трое басистов, два барабанщика, два африканских перкуссиониста; все музыканты были одеты в остроконечные соломенные шляпы, рубашки в горошек, галстуки и африканские балахоны. Сан Ра сидел за старым роялем. Когда Зверин зашёл в клуб, солировал Джон Гилмор:
Это был Джин Эммонс плюс Альберт Эйлер, и одновременно ни тот, ни другой. Периодически его звук пропадал за громом перкуссии. Они поддавали всё сильнее и сильнее, пока мои придирки насчёт таких вопросов, как равновесие, совершенно не потеряли смысл. После этого ансамбль начал играть со сверхъестественной точностью. Сами ноты были из эры свинга, но в интерпретации была не поддающаяся объяснению мощь.
Затем, как минимум полчаса перкуссии… Ритм не ослабевал, он звучал со всё нарастающей интенсивностью. Каждый участник группы играл на том или ином ударном инструменте. Один из них начал что-то распевать. Громкость повышалась и распространялась повсюду. Мощность всё увеличивалась. Я чувствовал себя так, как будто меня одновременно избивают и ласкают. Это было приятное трение, милый грохот. Меня им как бы обёртывали. Всё закончилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});