— Разве в семидесятых не сохранили образцы спермы? — спросил Манфред.
Лодде состроил гримасу, которую можно было интерпретировать как жалкое подобие улыбки, обнажившей ряд острых зубов желтоватого оттенка.
— Убийство и попытка убийства, совершённые в семьдесят четвёртом, за истечением срока давности уже не могут быть расследованы, и технические улики были уничтожены.
— Уничтожены? — переспросила Малин.
— Да, чёрт побери, — фыркнул в ответ Лодде, не скрывая собственного отношения к данному факту. — Есть на свете идиоты, а некоторые из них ещё и становятся полицейскими. Для таких в аду припасено особое местечко.
— Эти улики были уничтожены автоматически по истечении срока давности? — поинтересовался Манфред.
— Думаю, да, — пробормотал Лодде. — За этим обычно строго следят. Но в полицейском участке Эстертуны тоже что-то оставалось, предметы одежды жертв, например. И они тоже…
Он сделал неопределённый жест рукой.
— Испарились, — подсказала Малин.
— Ну вы же знаете, как бывает с уликами, которые находятся на хранении в местных подразделениях. То они начнут переезжать, то архивы чистить. Пара коробок запросто может пропасть.
Малин кивнула, а Лодде продолжил:
— Но с восьмидесятых сохранились определённые улики. Мы можем их заново изучить. И эту Бритт-Мари Удин можно пристегнуть сюда же. Если она тоже пала жертвой Болотного Убийцы, это будет сенсация. Две женщины-полицейских убиты одним преступником с промежутком более чем в десять лет.
— И ещё несколько других женщин, — напомнила Малин.
— Да, да, — отмахнулся Лодде. — Но есть ещё одно пикантное обстоятельство, о котором вы, возможно, не знаете.
Он продолжил, не дожидаясь ответа.
— Держитесь крепче. Биологическая мать Бритт-Мари Удин обнаружила жертву первого убийства в Кларе. Она служила полицейской сестрой.
— Вот дерьмо, — выругалась Малин.
— А теперь к нам в руки попало вот это.
Он достал два небольших пластиковых пакета. В первом лежало золотое кольцо, а во втором — другое кольцо и тонкая цепочка.
— Первое — обручальное кольцо Бритт-Мари Удин. Оно было надето на её левой руке. Второе кольцо она носила на цепочке вокруг шеи.
— Аксель, 1939, — пробормотал Манфред.
— Угу. Так там написано. Только чёрт знает, кому оно принадлежало. Однако эти вещи должны быть переданы родственникам. Может быть, это хороший повод с ними поболтать?
40
Возвращаясь в седьмом часу вечера домой на метро, Малин не переставая думала о кольцах. О кольце на собственном пальце и о матово поблескивавшем золотом колечке в пластиковом пакете. Сойдя на станции Кунгстредгорден, чтобы перейти на другую линию, Малин прошла ровно под тем местом, где прежде на поверхности стояла улица Норра Смедьегатан и где семьдесят пять лет назад встретила свою смерть первая жертва Болотного Убийцы.
Когда поезд подъехал к конечной, Малин чувствовала усталость, но одновременно и странную наполненность событиями прошедшего дня. Встречей с Лодде и знакомством с расследованием, в котором было столько жестокости, столько пробелов, столько вопросов, так и оставшихся без ответа, и столько странных совпадений.
«Мы отыщем его», — подумала Малин. «Мы задолжали это Бритт-Мари Удин и Линде Буман. И всем другим женщинам».
На станции Вестерторп Малин сошла и короткой дорогой отправилась домой, к зданию из красного кирпича пятидесятых годов постройки. Влажная жара, которая, казалось, поднималась от самой земли, хранила запахи асфальта и почвы. Мимо шли люди — собачники, несколько девочек-подростков, которые громко хихикали, уставившись в экран мобильника, двое строительных рабочих по пути со смены, — но Малин их не замечала, потому что перед глазами у неё так и стояли останки из Эстертуны, принадлежавшие женщине, которую когда-то звали Бритт-Мари.
Когда Малин отперла дверь маленькой двушки, Андреас обнаружился в прихожей, уже переодетый в спортивный костюм. Волнистые тёмные волосы, которые он отрастил за время декретного отпуска, на шее были перехвачены шнурком. Из гостиной доносилась музыка из мультсериала «Баббларна». Пока они не могли позволить себе новый телевизор и пользовались планшетом.
— Привет, — сказал Андреас и наскоро чмокнул её. — Нужно бежать. Опаздываю на теннис.
— Хорошо. Отто поел?
Андреас обул теннисные туфли и потянулся за сумкой и ракеткой, которые уже были сложены в ожидании на полу.
— Сорри. Не успел. Мама звонила. Ты же знаешь, какая она, болтает без умолку.
Малин с улыбкой повесила тонкий кардиган на крючок.
Да, она очень хорошо знала, что представляет собой мама Андреаса. Эта маленькая женщина занимала на удивление много места. Она находилась в постоянном движении и беспрерывно болтала — о соседе, который никогда не стрижет газон, а в саду складирует уродливые старые покрышки, о своей помидорной рассаде, которая никак не принимается расти, о нынешней молодежи, избалованной и одновременно упущенной взрослыми, занятыми лишь потреблением и самореализацией.
Малин даже завидовала близким отношениям Андреаса с его мамой, потому что со времени убийства в Ормберге сама Малин пребывала в жутком вакууме.
Расследование, в котором тогда участвовала Малин, приняло оборот, который навсегда изменил её жизнь. Малин узнала, что один из её родственников много лет удерживал в своем подвале женщину. Более того — Малин оказалась дочерью той женщины.
Иными словами, та женщина, рядом с которой выросла Малин, та, которую она всю жизнь звала мамой, не была её биологической матерью.
«Как можно доверять вообще кому-то, когда даже самые близкие могут лгать годами?» — думала Малин.
Как после такого вообще жить?
Но Малин всё равно время от времени звонила матери — потому что продолжала думать о ней как о своей матери. Она ведь воспитала Малин и любила её все эти годы. Так что они продолжали видеться на дни рождения и Рождество. Но этой непринуждённости — бытовой болтовни обо всём на свете — о назойливых соседях, помидорной рассаде и сегодняшней молодежи — в их отношениях больше не было, и Малин по всему этому скучала до боли.
И ещё Малин знала, что её мама