Поставив перед эмигрантским сообществом сакраментальный вопрос:
Неужели у русских писателей в эмиграции не найдется достаточно друзей, чтобы выступить с надлежащим предложением достойного кандидата?
— И.М. Троцкий, по существу, инициировал процесс номинирования представителей русской литературы в изгнании на Нобелевскую премию. По утверждению самого Бунина, после корреспонденции И. Троцкого чуть ли не все кинулись выставлять свои кандидатуры и при посредстве своих почитателей выставили их199.
Конечно, это гипербола. Ревнивые переживания Бунина по этому поводу касались Мережковского, у которого на деле не было поддержки со стороны западных писателей и филологов, и Ивана Шмелева, чью шансы были, напротив, весьма велики: его номинировали на Нобелевскую премию профессор Лейденского университета Николас ван Вейк — очень авторитетный ученый-славист, а также Томас Манн200. Известно, что Бунин был почти в отчаянии из-за того, что ни 1931-й, ни 1932-й не принесли ему звания лауреата. К тому же в Швеции его почти не издавали. В октябре 1933 г. он, «томясь предчувствием», записал в дневнике:
Вчера и нынче невольное думанье и стремленье не думать. Все-таки ожидание, иногда чувство несмелой надежды — и тотчас удивление: нет, этого не м<ожет> б<ыть>! Главное — предвкушение обиды, горечи. И правда непонятно! За всю жизнь не одного события, успеха (а сколько у других, у какого-нибудь Шаляпина напр<имер>!). Только один раз — Академия201. И как неожиданно! А их ждешь...202.
И вот тут, в тягостной атмосфере надежды и предвкушения «обиды, горечи» пришло еще одно довольно убедительное подтверждение самого Троцкого о возможной кандидатуре И.А. на Нобелевскую премию и с ним письмо Полякова-Литовцева, в котором тот указывает кое-какие пути и предлагает свои услуги203.
И.М. Троцкий не ограничился одними призывами, а стал энергично действовать в составе «команды поддержки» кандидатуры Ивана Бунина, во главе которой стоял Марк Алданов. В дневнике В.Н. Буниной от 26 декабря 1930 г. записано204: «Из письма <И.М.> Троцкого <С.Л.> Полякову<— Литовцеву>205:
Все сообщенное мною относительно Бунина и Мережковского — абсолютная истина. Информацию я получил от шведского историка литературы и критика, члена нобелевского комитета, профессора Фридрика Беека. Не назвал его имени в корреспонденции, ибо он меня об этом просил, и я лояльно его просьбу выполнил. Больше того! Фридрих Беек дал мне свою карточку к проф<ессору> Лундского университета Зигурду Агреллю, дабы я с ним познакомился и побудил снова выставить кандидатуру И.А. Бунина. Конечно, я это сделаю. Сознательно написал корреспонденцию для «Последних новостей, понимая огромность ее значения. <...> Посещу также Копенгагенского проф<ессора> Антона Калгрена, с которым намерен побеседовать относительно кандидатуры Бунина и Мережковского. Все это, как видишь, чрезвычайно серьезно. Друзья Бунина должны взяться за дело!
С учетом вышеназванных статей в «Сегодня» письмо И. Троцкого Полякову-Литовцеву — его машинописная копия, по всей вероятности, присланная адресатом «для сведения» Бунину, хранится в РАЛ — было написано им раньше декабря 1930 г. В любом случае, «еврейское лобби» — Марк Алданов, Серж де Шессен206, Соломон Поляков-Литовцев и ИМ. Троцкий, с 1931 г. начало мощную кампанию поддержки кандидатуры Бунина в кулуарах Нобелевского комитета и Шведской академии. Следует отметить, что Марк Алданов и Соломон Поляков-Литовцев начали заниматься «пробиванием» Нобелевской премии для Бунина уже в 1922 г., когда в русском Зарубежье впервые был поднят вопрос о желательности присуждения «нобелевки» русскому эмигрантскому писателю. В письме от 8 сентября 1922 <Алданов> сообщает Бунину:
...Не хотел отвечать Вам до разговора с С. Л. Поляковым, которого я повидал только вчера... Сол. Львович обещал принять со мной деятельное участие в агитации о Нобелевской премии. Мы условились, что он будет писать об этом деле в «Берлинер Тагеблат», а я... в «Фоссише Цейтунг». Это две самые влиятельные газеты в Германии. Кроме того Поляков напишет Георгу Брандесу , с которым он был хорошо знаком, а я — Ром. Роллану...207
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Естественно, из Стокгольма прилетали и информационные «утки». Так, 9 ноября 1932 г. З. Гиппиус пишет В.Н. Буниной:
Мы сегодня получили из Швеции, от одного осведомленного человека письмо, — спешу вам сказать, что шансы Ивана Алексеевича очень велики. Из 8о человек жюри многие стоят за Горького, но Ивана Алексеевича выдвигает влиятельная группа евреев, по словам корреспондента — большевитизирующих, т.к. против кандидатуры Д<митрия> С<ергееви>ча <Мережковского> они выдвигают слишком громкий его антисоветизм»208.
Оставив на совести Гиппиус, известной своей пристрастностью, ложную политическую характеристику — «больше-витизирующих» — хорошо ей знакомых друзей Бунина, отметим , что из числа евреев действительно влиятельных, точнее, пользовавшихся уважением в европейских литературных кругах, за Бунина особенно активно хлопотал его близкий друг Алданов. Он, в частности, предпринимал серьезные попытки склонить нобелевского лауреата 1929 г. Томаса Манна к обращению в Стокгольм с просьбой номинировать Бунина.
Судя по письмам Марка Алданова, бывшего исключительно настойчивым лоббистом бунинской кандидатуры, не только он сам, но и Лев Шестов, которого <Томас> Манн чрезвычайно ценил, также обращался к свежеиспеченному лауреату <Нобелевской премии> с ходатайством выставить кандидатуру Бунина209.
Однако тот реагировал с «любезной уклончивостью», т.е. по сути — отказом, что «проницательный Алданов» расценил как намерение «Т. Манна выставить кандидатуру другого русского писателя — Ивана Шмелева»210.
Хорошо осведомленный о подоплеке «нобелианы» Ивана Бунина, его тогдашний «личный секретарь» писатель Андрей Седых свидетельствует:
И.М. Троцкий, пользуясь своими связями в Швеции, вместе с журналистом Сергеем де Шессеном проделал большую закулисную работу в пользу И. Бунина211.
Одновременно на официальном фланге купно выступили маститые русские профессора — филологи и литературоведы, их коллеги, европейские ученые-слависты, и авторитетные на международном уровне общественные деятели русской эмиграции212. Они буквально «атаковали» Шведскую академию, «в которую поступило такое количество номинаций Бунина, которое превратило его из почти случайного кандидата в единственного фаворита среди выдвинутых на нобелевскую премию русских писателей»213.
Другой русский писатель, нацеливавшийся в начале 1930-х на Нобелевскую премию, Иван Шмелев, тоже имел сильную поддержку в русском и международном литературном сообществе. Потому известный философ Иван Ильин в январе
1931 г. предлагает ему начать «про-Шмелевскую кампанию на
1932 год. С подготовкою, с отовсюдной мобилизацией». Он планирует перевести статью Бальмонта «Горячее сердце» о Шмелеве, напечатать свой очерк о нем, обратиться за помощью к славистам.
Переберем славистов, подготовим дело и двинем. Мережковский есть одно дутое недоразумение. Но я не понимаю, как «человеческий идеал» или «идеализм» можно находить у Бунина. Мрачнейший из эпикурейцев; из всех прозрителей в человеческую бестиальность — нещаднейший; великий микроскопист элементарно-родового инстинкта214.
Последний пассаж возник в ответ на замечание Шмелева, что «Нобель оставил капитал для поощрения писателей, творчество которых проникнуто человеческим идеалом».
Иван Шмелев, тяжело переживавший бунинский успех (как, впрочем, и другие маститые эмигрантские литераторы), написал, тем не менее, витиеватое приветствие в адрес первого русского Нобелевского лауреата. В нем говорилось:
...Событие знаменательное. Признан миром русский писатель и этим признана и русская литература, ибо Бунин — от ее духа-плоти, и этим духовно признана и Россия, подлинная Россия, бессмертно запечатленная в ее литературе. Эта бессмертность — не вольное обращение со словом: воистину так и есть... Через нашу литературу, рожденную Россией, через Россией рожденного Бунина, признается миром сама Россия, запечатленная в письменах215.