Огромное актерское дарование Титта Руффо обнаружилось сразу — стихийно и безоговорочно. Лучше всего пишет он об этом сам. (Ему едва исполнилось девятнадцать, и он, не помня себя от страха, идет на экзамен в консерваторию.) «Очутившись перед комиссией профессоров, я почувствовал, что совсем ослабел и ничего не спою. Но едва только пианист сел за рояль и дал мне первый аккорд, как я мгновенно, точно по мановению волшебного жезла, избавился от собственной личности и, перевоплотившись в другую, стал петь с величайшей уверенностью». Избавился от собственной личности и перевоплотился в другую... Вот так с первого же публичного выступления обнаружилась могучая хватка Титта Руффо, обнаружилась данная ему от природы способность творчески перевоплощаться в вокально-драматический образ.
После появления в «Лоэнгрине» (Герольд) его пригласили на роль Аштона в «Лючии». И тут заговорили не только о его голосе, заговорили и о его трактовке образа. А через три месяца в Ливорно он выступает в" сложнейшей роли Риголетто и имеет успех не только как певец, но и как актер. Это очень значительно. Если при богатейшем вокале можно «самодеятельно» исполнить роль Аштона, то выступить без всякой профессиональной подготовки в возрасте двадцати одного года в роли Риголетто — дело рискованное. Особенно в Италии, где опера ставилась повсюду, и в роли шута выступали самые выдающиеся баритоны. Но поверить тому, что неопытный юноша талантливо и волнующе сыграл главную роль в знаменитой вердиевской опере, безусловно можно. У него был огромный талант, в основе которого лежали качества, присущие певцу с детства: необыкновенная чуткость души, неограниченная интуиция, предельно обостренная наблюдательность. Мало того: в его талант — компонентом уже неотделимым — вошли и тяжелые впечатления и печали, которые с ранней молодости выпали ему на долю. Поначалу он поет, не задумываясь, «всецело доверяясь одной интуиции», и бесхитростно перевоплощается в разные роли. Но очень скоро он начинает понимать, что для достижения высоких творческих целей мало одного голоса, пусть даже феноменального. Он понимает, что без углубленной работы в области общей культуры для него останется недоступным широкий охват драматических конфликтов, и он не сможет создать человечески правдивые и философски обобщенные трагедийные образы. И он всем существом своим стремится к приобретению знаний, к овладению всеми возможностями и вершинами любимого искусства. В это он вкладывает все силы своей души, весь жар своего пламенного артистического темперамента.
Ему двадцать три, когда его приглашают выступить в роли Яго в вердиевском «Отелло». Перед ним задача сложная, может быть даже неразрешимая. Как можно в двадцать три года спеть и сыграть Яго, спеть и сыграть такой интонационно сложный и глубокий образ с таким ошеломляющим психологизмом, задуманный и воплощенный в музыке Верди? Но молодой Руффо уже сознает всю серьезность предстоящего ему испытания. Он целый месяц проводит в уединении и не занимается ничем, кроме «Отелло». Достает знаменитые трагедии в переводе Джулио Каркано. Восторженно и изумленно «открывает» для себя Шекспира, и великий драматург становится «главным двигателем» происходящей в молодом артисте эволюции.
С трагедией Шекспира в руках Руффо каждый день занимается партией Яго, умно и настойчиво анализируя, разрабатывая и вживаясь в образ. В то время когда большинство певцов все еще заботятся главным образом о том, чтобы У них как можно красивее и эффектнее звучал голос и зачастую, вопреки сценической ситуации, поют, повернувшись лицом к рампе, а то даже почти вплотную подойдя к ней, Титта Руффо заботится о мизансцене, которая поможет в создании новых, по-новому впечатляющих образов, таких, которые будут волновать слушателей своим душевным содержанием больше, чем вокальным оформлением, пусть даже самым виртуозным. Он стремится сделать звуковой материал глубоко осмысленным и драматически гибким. Неустанно повторяя те или иные фрагменты разучиваемых партий, проникнутых тем или иным душевным состоянием, он все время ищет такое звучание голоса, которое гармонировало бы со смыслом и чувством, вложенными в слова. Овладев как певец секретом самых различных оттенков, в свободной подаче звука, он, при помощи специфической вокальной техники, стремится то затемнять, то высветлять звук, изменять его тембр и окраску в зависимости от тех чувств, которые надлежит выразить. Он хочет, чтобы звук, всецело подчиняясь воле певца, сделался тончайшим выразителем мыслей и чувств, обусловивших его возникновение в том или ином тембре, в той или иной окраске. Он хочет, наконец, чтобы в звуке, как в зеркале, отражались мысли и чувства, которыми насыщен тот или иной образ. И певец работает тщательно, самоотверженно, смело и вдохновенно над достижением тончайших колористических нюансов звучания, над самыми разнообразными, почти недосягаемыми, но им достигнутыми возможностями окраски голоса, над тем, что он называет своей «палитрой». Владение колористическими возможностями голоса способствовало исчерпывающему, многогранному воплощению образа, играло роль насыщенного подтекста, вызывавшего множество ассоциаций, подтекста, увеличивавшего смысловую нагрузку слова и придававшего образу подлинную человечность. Весь этот комплекс оказывал сильное воздействие на самые широкие круги слушателей.
Нигде в воспоминаниях Титта Руффо не говорит, что либретто той или другой оперы бездарно, слабо, неудачно, что тот или иной образ неинтересен или холоден. Само собой разумеется, одних героев он любил больше, других меньше и хорошо разбирался в их чисто музыкальных достоинствах. Но герой любой оперы никогда не был для него условностью, схемой, нет, он всегда и прежде всего воспринимался певцом как живой человек. При помощи своей богатейшей творческой фантазии, упорным, напряженным и умным трудом Титта Руффо вживался в любой образ так, что «прилагал» к нему самого себя, отождествляясь с ним и живя его жизнью, им же самим созданной. И тогда образ тоже начинал жить и жил полнокровной сценической жизнью, впечатлял и захватывал. Любой образ!
Интересно в этом отношении свидетельство Беньямино Джильи, выступавшего вместе с Руффо в январе 1926 года на сцене театра Метрополитен в опере Умберто Джордано «Ужин шуток» (слабой опере, по драме Сем-Бенелли). Вот что пишет Джильи о Титта Руффо в «Воспоминаниях»: «Он обладал великолепным драматическим баритоном, и сам был к тому же прекрасным актером. Его Нери (поразительное исследование по психиатрии) казался по-настоящему сумасшедшим. Я убежден, что именно благодаря ему эта опера имела в Нью-Йорке большой успех». Такой отзыв со стороны уже знаменитого партнера — лучшая характеристика исполнительских возможностей Титта Руффо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});