Они проснулись под дробь дождя. Рваные тучи стремительно шли на восток, низко нависнув над землей. Пахло промокшей древесиной и соломой. Балин вышел на крыльцо и поразился, насколько он успел отвыкнуть от мирной жизни. Сейчас он воспринимал каждую каплю дождя как откровение, а окружающий его холодный туман, несмотря на всю неприветливость, казался спокойным и умиротворяющим. Гномы не любят яркого солнца и больших открытых пространств. Сегодняшнее дождливое утро как раз соответствовало настроению подгорных жителей. Бьерна нигде не было. Оин посоветовал Балину не беспокоиться на этот счет:
— Вернется к вечеру. Он редко предупреждает когда и куда уходит, а тем более не говорит — когда придет.
Вернувшись в дом, на веранде Балин увидел накрытый стол, с целой горой медовиков на плетеном блюде. Кувшины разных мастей столпились на другом конце стола. Около походной одежды на лавке лежало несколько шаек и бадеек, вперемешку с мыльными принадлежностями. Рядом стояли свежие дубовые веники. Оин взял один из них, встряхнул, а затем вопросительно взглянул на товарища:
— Сначала есть, а потом в баню, или наоборот? — подумал, и сам себе ответил: — Нет, сначала позавтракаем.
Ну, кто может ожидать от гнома другой ответ?
Когда они, наевшись до отвала, и поэтому очень довольные, зашли в баню, Балину подумалось, что если Ауле Создатель и собирает умерших гномов в отдельном чертоге Мандоса, то этот чертог должен немного напоминать это место.
В парилке было жарко, а Оин все поливал и поливал водой раскаленные до малинового цвета камни. Гномы, стойко переносящие холод и умеющие часами работать в ледяной воде, очень любят тепло. Подгорные жители — выносливый народ. Не силой, не наскоком, но каждодневным упорным трудом создаются сказочные богатства. Руки гнома могут часами поднимать тяжелый молот и раздувать кузнечные меха. Само слово «гном» происходит от слияния эльфийских слов «гонд», что обозначает камень, и «гноум» — жить в камне. Сумеречные эльфы называли их «гонхирримы», что может переводиться двояко: «владыки камня» и «оставаться живым под камнями». В пещерах нередко случаются завалы, но, даже оказавшись под камнями, гномы всегда выбираются на поверхность. Это происходит благодаря особому умению «чувствовать вещи», которым подгорные жители очень гордятся, но никогда не говорят об этом.
Правда, под конец обоим стало очень плохо, потому что даже для гнома париться на полный желудок — весьма рискованное занятие.
Вечером они ждали Бьерна. Тучи разошлись, и выглянуло солнце, нежаркое и удивительно ласковое. Бьерн не появился, и гномы, ожидая его, расположились прямо на траве перед домом. Оин и Балин вначале вспоминали оставленные родные места и общих знакомых. Потом перешли на события давно минувших дней. Балин даже затянул песню о Мории, но уже после четвертого стиха сбился, забыв слова. К его удивлению, Оин не только подхватил древнее сказание, но и допел до конца. Балин обнаружил, что друг помнит наизусть очень много старинных песен и сказаний. Звезды давно зажглись на небе, когда они закончили петь балладу о сожженных гномах.
Постепенно разговор перешел на хозяина усадьбы. И здесь Оин знал гораздо больше. Балин спрашивал себя с удивлением, как он мог не подумать о том, откуда взялся Гримбьорн Молодой.
— Ведь у Бьерна нет жены или подруги, если она только не медведица. Тогда и Гримбьорн должен быть медведем, а между тем я знаю, он не может отрастить на теле ни единого волоска, не говоря уже о медвежьей шкуре, — так вслух рассуждал Балин, глядя на далекие звезды.
— Гримбьорн рожден женщиной. И надо сказать, она была достойной парой Бьерну. Да, достойной, — повторил Оин и затянулся табачным дымом из трубки.
— Они встретились на празднике. Тогда поздравляли нового короля, Барда-лучника с рождением сына. И это был веселый праздник, — говорил гном. — Но меня тогда мало интересовал Бьерн. И веселье тоже не интересовало. Но эту парочку было заметно издалека. Бьерн был мрачный, он всегда мрачный, особенно на людях. А эта женщина не отрывала от Бьерна взгляда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Она была выше меня в два раза, — продолжал Оин. — Поэтому мало кто из мужчин смотрел в ее сторону. Никому не хочется быть на голову меньше жены. Когда начались танцы, она сама подошла к Бьерну. Тому показалось неприличным отказывать, он даже обрадовался, что хоть кто-то не боится его. Я уже говорил, что они были странной парой.
— Да, это так, — продолжил после паузы гном. — И тогда на празднике они танцевали странно. Всегда в одном ритме, так что музыкантам пришлось подстраиваться под них. Никогда не видел более необычного зрелища. Лицо Бьерна менялось, как будто ветер срывал с него одну маску за другой.
Гном замолчал, и Балин почувствовал, что Оин с трудом подыскивает слова.
— Он говорил с ней. По-своему, без слов, обняв ее своими ручищами за плечи. Они качались в своем собственном ритме, и Бьерн рассказывал о себе, о своем народе, о том, как разговаривают звери в лесу и как растет трава на заливных лугах Андуина. И долго они танцевали, прижавшись друг к другу, и глаза их говорили о любви. Музыканты остановились, уставшие, и тогда Бьерн еще раз посмотрел на Аналан и, она сказала только одно слово: «Да». Он поднял ее на руки, и они исчезли во тьме надвигающейся ночи.
— Значит, ее звали Аналан, Белый Дар на языке синдаров, — задумчиво проговорил Балин.
Оин прокашлялся, будто что-то мешало ему говорить.
— Через месяц Бьерн объявился в Дейле. Он принес богатые подарки родителям невесты. Никто на свадьбу приглашен не был, да и не было ее, свадьбы-то. Двадцать три года прожили они в мире и согласии, душа в душу. У них родился сын, которого они назвали Гримбьорном. Когда мальчику исполнилось пятнадцать, Бьерн взял его с собой к Серым горам. Ведь там, на севере, настоящая родина Шкуроменятеля. А когда через две недели они вернулись, то Аналан исчезла. Большой черный медведь лежал убитым у ворот усадьбы, а собаки нашлись в степи. Точнее, Бьерн едва нашел то, что от них осталось. Орда орков из Мории наведалась в Деревянные чертоги, узнав, что хозяина нет дома. Хозяйку они забрали с собой. Она оставалась живой до самых Морийских ворот, по крайней мере, так сказали следы, которые нашел Бьерн. Орки вошли в Морию, а вслед за ними и Шкуроменятель. Они долго сражались во тьме, пока горные тролли не повисли на руках великана, а его тело не скрылось под вопящей, смрадной кучей орков. Я видел все это, притаившись в одном из коридоров. Когда на моих глазах они принялись рвать огромного медведя на части, помогая себе ятаганами, я вышел и сразился с ними.
Голос Оина стал глухим и невнятным, словно неведомая тяжесть навалилась на его грудь.
— Я смог прогнать орков. Не знаю как, но сумел зарубить двух троллей, хотя их и не берет сталь. Остальные бежали, и я еще долго слышал их крики, полные ужаса. Потом я нес Бьерна. Даже не нес, а скорее — перетаскивал. Я сначала подвигал передние лапы, потом — задние. Очень медленно мы поднимались на поверхность. Орки один раз пытались преградить мне путь, но снова бежали во мрак. Мы вышли из ворот, где нас поджидал Гримбьорн и еще несколько людей. Мы отвезли Бьерна в обличии медведя сюда, на ферму. Я сомневался, что он выживет, так тяжелы были его раны. Но он выжил и сейчас собирается нанести еще один визит оркам, что затаились в глубинах Мории.
— Аналан, она еще жива? — с участием вопрошал Балин.
Оин повернулся к нему и с непонятной ненавистью, глядя прямо в глаза, произнес:
— Орки никогда не берут пленников, чтобы сделать их рабами. Они не щадят никого, если только верховный вождь или сам Черный Властелин не приказал им это сделать. Им не нужны тайны, которые можно выдать. Живыми пленников оставляют лишь по одной причине — чтобы мясо не испортилось в дороге.
Балин с трудом отвел взгляд от горящих зрачков Оина.
— Вот оно что, — услышал он, как в тумане, собственный голос. В голове у него звенело.
Небо стремительно светлело над их головами. Занимался рассвет.