– А вы тридцать шесть часов-то сможете? – смеется.
– Не смогу и даже пытаться не буду, – говорю. – У меня же семья, не могу я на тридцать шесть часов из дому пропасть. Поэтому, скорее всего, будет тридцать шесть раз за один час. Или восемнадцать раз по два часа. Идет?
Гляжу – остолбенела. Пауза. «И неудачной попыткой завершает свои выступления…».
– А давайте, – решительно выдыхает студентка.
– А если вы мне не понравитесь? Знаете, есть девушки красивые, как мечта, и спокойные, как бревно на деревообработке. Мне такие не очень-то по вкусу. Вдруг вы из таких?
– Ну тогда поставите зачет после первого раза!
– Э-э-э, нет. Так нечестно. Цикл-то – тридцать шесть часов, а мы час упражнялись! Куда еще тридцать пять часов девать? Я предлагаю тест-драйв!
– Это как?
– Мы с вами пробно упражняемся один час, а после этого я выношу вердикт: да или нет. Продолжаем тридцать часов в прежнем формате или возвращаемся к традиционной форме отработок.
Гляжу – аж поперхнулась.
– Другими словами, есть вариант, что вы меня нахлобучите и отправите на отработки?
– Более того, милая барышня, этот вариант весьма вероятен.
– Но это же нечестно! Возмутительно!
Действительно возмущена и разгневана, не шутит. Как будто предыдущие ее предложения были образцом честных сделок, в духе старой школы товарищества и студенчества.
– До встречи на занятиях! – говорю.
– До свидания! – сухо так, сдержанно. – Я думала, вы не такой.
Интересно, каким она меня ожидала увидеть? И самое главное – почему? Тут тема для кандидатской как минимум. Или повод пересмотреть свое поведение.
…Встретились мы с ней через два месяца. Посетила все занятия. Видимо, никуда не поехала. Лишилась отдыха по моей вине. Просидела весь цикл на задней парте, дулась. Получила зачет день в день. Обошлось без репрессий. На мои деликатные подколки: как там с горящими турами, а вот в Британии наставник один на один со студентами занимается – реагировала оскорбленными поворотами головы. Бывает, что люди путают деликатность со слабостью. Бывает. Что ж поделать…
А спустя некоторое время ко мне на дежурство пришла студентка. Пропуски отрабатывать. Обложилась рефератами и говорит:
– Зря вы так с Юлькой! Она хорошая девчонка!
– Кто это – Юлька?
– Которая уехать хотела, а вы не отпустили. Она правда хорошая. Отличница, старается.
Да уж, думаю, в старании ей не откажешь. А еще – в изобретательности и смелости. Вот как ее защищать надо было! А то одному хирургу в операционной историю эту рассказал, а он помрачнел. Застыл букой. «Ты, говорит, меня по рукам ударил! Не смешно это! Распаляется еще: да кто она после этого?!» Кто, говорите? Герой нашего времени – старательная, смелая, изобретательная. А я тогда не нашелся, что ему ответить. Все мы задним умом сильны.
…А защитница Юлькина отвечает по рефератам бойко так, уверенно.
– Какие препараты для дефибрилляции знаете? – спрашиваю.
– Ка Эс Один.
– Что?!
– Ка Эс Один! Про него везде написано! – обиженно дует губы.
М-да, неудобно-то как. Студентка-прогульщица знает, а преподаватель – ни сном ни духом. Да еще и написано везде. Верчу в голове это странное сочетание – Ка Эс Один. И вдруг…
Пишу на бумаге – KCl.
– Так, что ли? Это – ваш Ка Эс Один?
– Ну да.
– Так это же калия хлорид! Это же на химии и в школе, и весь первый курс в институте!
– Ну ладно, – пожимает плечами студентка.
…Она тоже хорошая девчонка. Наверное. Так что зря я так. Только это уже другая история.
Александр Маленков (Москва)
Язва
На первой же паре английского выяснилось, что со своей спецшкольной подготовкой Андрей может смело и легально пропускать занятия и явиться сразу на экзамен через четыре месяца. Гуляя по длинному пустому коридору Института машиностроения и размышляя, как убить свалившиеся полтора часа, он не придумал ничего более умного, чем пойти в библиотеку. Читальный зал, пропитанный сентябрьским солнцем и книжной пылью, был пуст. Андрей сел за скрипнувший от неожиданности стол, оглядел старенькие стеллажи темного дерева, от пола до потолка укрывшие стены и от пола до потолка набитые корешками переплетов, втянул библиотечный воздух и даже зажмурился от предвкушения. Студент… Я студент. Взрослая жизнь, настоящая жизнь, несбыточным миражом сверкавшая где-то впереди весь проклятый последний школьный год, все тревожное абитуриентское лето, настала. Новые, не обкатанные языком слова – стипендия, аудитория, семинар – звучали как заклинания, вызывающие волшебство, которое вот-вот должно случиться.
Волшебство случилось – в читалку вошла длинноволосая девица с красивым злым лицом и брякнулась впереди, спиной к Андрею. Худенькая, в короткой юбке, спортивном пуловере на три размера больше – ровно такая, какая нужна для олицетворения настоящей взрослой жизни. Секунды шли, Андрей смотрел на кружение пылинок и боялся не просто завести разговор, а даже открыть рот, потому что щелчок отлипающего языка в этой солнечной тишине был бы как грохот упавшего стеллажа…
Язвой он стал называть Наташу где-то в октябре, когда уже приручил эту ехидну, через месяц после того, как она вдруг обернулась и сказала: «Слушай, сигареты есть?», когда они уже бегали в кино вместо его английского и ее аналитической геометрии. Она училась на параллельном потоке и сразу стала пропускать лекции без всякой уважительной причины, не считая семнадцати лет, Москвы и общего духа противоречия.
Андрей встречал ее после начала пары в институтском дворе, где, сидя на спинках лавок, курили и пили пиво не самые усердные учащиеся. Наташа поглядывала на мнущегося Андрея искоса, не спеша заканчивать болтовню. Потом спрыгивала со спинки на землю, покрытую плевками и окурками, подходила.
– Явился, – говорила она, – жажда жизни пересилила жажду знаний?
– Твои друзья? – осведомлялся Андрей. – Интеллектуальная элита, чемпионы по плевкам? В длину или в высоту?
Он тоже любил распустить свои юные колючки, павлиний хвост сарказма. Так и соревновались. Всем доставалось, но и друг друга не жалели.
– Смотри, – говорила Наташа, – билетерша боится, что мы будем целоваться на заднем ряду. Вряд ли она сама пробовала это, но слышала много страшных историй.
– Ты что вообразила, что я буду целовать девушку, которая пропускает лекции? Девушку «Позор курса»?
– Как скажешь, птенчик. Кто я такая, чтобы спорить с мужчиной, который способен сам себе купить целый билет в кино!
– Вот язва! Ты же сама мне не даешь за тебя платить.
Били друг друга по самому больному. Он ей – «лимитчица»: Наташа приехала в Москву из-под Витебска и жила в общаге. Она ему – «малыш»: Андрей в семнадцать выглядел на пятнадцать. Били по больному, но было не больно.
Осень загоняла на дневные спектакли и в музеи, в гости и общежития. Друзья Андрея Язву уважали за мужской характер. Своя в доску – курит, выпивает наравне с парнями, но близко не подходи – ужалит. Все фамилии в компании переиначила, пышную красавицу Перепелкину сделала Перетелкиной, казашку Галиулину, конечно, переделала в Гашишулину, качка Титова с мощной грудью звала Титькиным. Серьезного очкарика Рыбина, который носил с собой зажигалку, чтобы первым дать ей прикурить, спрашивала:
– Рыбин, вот ты женишься, скоро, конечно же, и, конечно же, будешь настаивать, чтобы жена взяла твою фамилию.
– Может, я сам возьму ее фамилию, – пытался соответствовать Рыбин.
– Не возьмешь, у тебя это на лбу твоем написано. И что же получится, что твоя жена будет Рыбина? Огромная Рыбина! Только вдумайся!
– Есть еще много прекрасных фамилий, – вступал Андрей. – Родин, Вагин. Представь, как они в женском роде звучат.
– Вагина! – веселилась Язва, сверкая зубами. – Здрасьте, я Вагина. Прошу правильно ставить ударение.
Той зимой все курили американские сигареты Magna и пили немецкую водку «Распутин». Ларьками с этим добром Москву обкидало как сыпью. Страна переживала трагический период становления капитализма, но Андрей с Язвой не интересовались жизнью страны. Кое-как сдав первую сессию, они раздобыли в институтском профкоме путевки в студенческий дом отдыха и отбыли в Подмосковье наслаждаться своим саркастическим счастьем.
– Надеюсь, ты в меня теперь не влюбишься? – Язва лежала голая на расшатанной деревянной койке и доставала сигарету из мягкой красной пачки. – Какой же тут дубак!
Андрей стоял у окна, наблюдая, как умирающее солнце на прощанье красит снежную равнину в рыжий – до горизонта, до самого горизонта. Они только что проснулись, сходили на обед вместо завтрака – и вот уже закат. На столе магнитофон и разбросанные кассеты, пустая бутылка «Распутина», консервная банка, полная окурков. В номере было накурено и так холодно, что на оконном стекле изнутри выросла наледь, как в холодильнике. Он приоткрыл форточку и втянул носом морозный воздух, перемешанный с прокуренным, – ему показалось, что ничего лучшего он не вдыхал за всю жизнь.