Словом, из нас делали женщин, а из них – мужиков.
Девчачий кабинет труда находился на первом этаже, по дороге в буфет и ровно напротив библиотеки. Кабинет труда мужеского – в подвале и назывался строго: «Мастерская».
В девчачьем на столах стояли швейные машинки, и однажды появилась плита – электрическая «Лысьва», раскочегарить которую было огромным испытанием.
Трудяша – а мы называли ее именно так (кстати, теперь я уловила в этом слове мимолетную нежность) – была женщиной крупной, тяжелой, даже громоздкой. На голове – жидкая примитивная «химия» мелким бесом, черные брови (немилосердный какой-то цвет) и морковная помада. В ушах – ярко-красные «леденцы», конечно же, в розовом золоте. На пальце – кольцо из той же серии, типа комплект.
Одевалась она серо и скучно – черная или коричневая юбка, невнятная блузка и туфли мужского покроя. А поди достань тогда что-то веселенькое такого-то размера! Да и, наверное, ей казалось, что учитель должен выглядеть скромно и строго – этакий дресс-код советских времен.
Теткой она была не вредной, но такой постной и скучной, что…
Относились мы к ней с терпеливой скукой, как к неизбежности, что ли. И еще со снисходительной насмешкой. Потому что знали – наша Зина влюблена. В нашего же физрука, между прочим.
Начнем с того, что она была старше его – уже смешно, не так ли? Второе – Зина была нехороша собой, грузна и несимпатична. Безвкусна и простовата. Незатейлива и примитивна. А нате вам, влюблена! И самое смешное, что она и не думала это скрывать! Полоумная старуха, ей-богу!
А было той «старухе», думаю, лет пятьдесят с небольшим. Совсем с небольшим.
В ее голубых глазах застыли и ожидание, и надежда, и… Ну что там еще у влюбленных?
Не прячась от посторонних глаз, от учеников и коллег, не стесняясь, она на глазах у всей школы караулила предмет своих воздыханий у лестницы, ведущей из спортзала. В столовке брала ему обед и забивала место, чтобы сидеть рядом. А после уроков торчала на улице – поджидала любимого.
Тяготился ли этим физрук? Непонятно. Но злости или раздражения видно не было. Заботу он снисходительно принимал.
Физрука звали Сергей Анатольевич. Был он строен, мускулист и совершенно обычен. Стандартен. Обычный такой мужичок из толпы, ничего примечательного – слегка кудряв, слегка сед, в меру курнос. Подбородок, правда, выдавал в нем сильную личность – тяжеловатый, квадратный, с риской посредине – настоящий брутал, так объяснялась эта анатомическая особенность.
Был он не вредным, но неспособных к предмету слегка презирал. В эту презираемую группу входили и мы с Танькой – неспортивные, да.
«Через козла и по пять раз» – такое было наказание за нашу лень и сачкование. («Нам сегодня нельзя» – нехитрая уловка, помните?)
Через козла – это было сурово. Черный кожаный козел был нам, неспортивным «сачкам», страшен и ненавистен.
«Сам ты козел!» – цедили мы и прыгать отказывались. Физрук равнодушно ставил двойки и игнорировал нас.
Утешали его любимицы – Терентьева и Плешакова. Олимпийский резерв, услада для сердца и глаз. Жилистая Терентьева и мелкая, юркая Плешакова козел брали на раз. Мы презрительно хмыкали и отводили глаза. В четверти, конечно же, выводилась жалкая тройка – совершенно, кстати, нас не унижающая.
Сшив по паре фартуков из копеечного ситца и подарив его бабушкам и мамам на Восьмое марта, мы принялись за кулинарию.
Были освоены постные щи и испечены оладьи. И исполнен ну очень модный салат «Мимоза» – правда, не с горбушей (а кто поделится дефицитом? Никто, схроны свои хозяйки берегли пуще глаза). «Мимозу» пришлось делать из сайры – тогда еще по рублю и из свободного доступа.
И наступила пора печенья. «Печенье с творогом к чаю» – так волшебно звучала тема урока. И в этом читались уже какая-то свобода и даже творчество. Чувствовались запахи корицы и ванилина – они еще были в продаже. Словом, воцарилась атмосфера домашнего уюта и тепла.
Настал день печенья. Творог – кислый до оскомины, из целлофановой кишки – в печенье оказался вполне удобоварим.
Вырезали мы тестяные кругляши обычной рюмочкой, присыпали сверху сахаром и глотали слюну в предвкушении.
– На чаепитие надо позвать мальчиков! – со вздохом сказала трудяша. Видно, что в восторг это ее совсем не приводило.
– Да ну их! – дружно отозвались мы. – Кормить еще этих дураков!
И Зина с облегчением согласилась.
Печеньки были вынуты из духовки и, надо сказать, выглядели вполне симпатично.
– Слушай, Громова, – дрогнувшим голосом обратилась наша Зина к Наташке Громовой, – сходи-ка ты к Анатольичу! Пригласи его на чай, а? – В голосе ее слышались и мольба, и ожидание. И конечно, смущение.
Громова заартачилась:
– Не пойду, Зинаид Васильн! Ну при чем ту ваш Анатольич? Да у него и урок поди!
– Громова! – зычно гаркнула Зина. – Ты что хамишь? Ты же комсорг! Иди и приведи! – и тихо добавила: – Одинокий мужчина, что тебе, жалко? А урока у него сейчас нет. Слышь, Громова? Сходи! Ну будь ласка!
Наташка вздохнула, видом своим показывая, что делает одолжение, о котором Зина будет помнить всю жизнь, и медленно вышла из класса.
Физрук не «повелся» – Наташка с ехидной улыбочкой доложила:
– Да отказался он! Сказал, неудобно!
Бедная Зина побледнела и очень расстроилась. Встала у окна и загрустила. Совсем загрустила, совсем. А потом встрепенулась:
– Громова! А ты ему отнеси, ну раз прийти сам не может!
Наташка подняла черные очи к плохо побеленному, в желтых разводах потолку и процедила:
– Ну ладно! Так и быть, отнесу! Что с вами делать! Женская солидарность!
Зина ловко и быстро выложила печеньки на блюдце, выстланное белой салфеткой, налила в чашку (она называла ее – «бокал») крепкий, почти черный, чай со смущенной оговоркой:
– Он любит крепкий!
И бедная Громова понесла угощение.
Зина глаз от двери не отводила. И только когда Наташка вернулась, она чуть расслабилась – угощение возлюбленный не отверг.
А потом Зина попросила спеть – бывало у нас и такое. Обращалась она ко мне и к Лариске – именно мы считались самыми голосистыми в классе. Репертуар наш был скромен и постоянен: «Зачем тебя я, милый мой, узнала» – раз. «Опустела без тебя земля» – два. И главный хит – «Зачем вы, девочки, красивых любите?».
– С какой начать? – услужливо спросили мы, все-таки жалея бедную Зину.
– С нашей, – попросила та.
И мы затянули, напирая на ключевое слово «зачем».
Зина по-прежнему стояла у окна, за которым неспешно шел крупный снег, укрывая крыши, фонари и дорожки. Было бело, красиво и грустно.
Песню мы пели, переглядываясь. И кто тут красивый? Наш Анатольич? Ха-ха!
Песни допели, печенье доели, Зина догрустила, и мы отправились по домам.
Кстати, с Анатольичем кокетничали и другие училки – все понятно, дефицит мужчин. Мужиков в школе было, собственно, трое – кроме физрука имелись физик и трудовик.
У физика было мясистое, какое-то помятое бабье лицо и абсолютно невнятная артикуляция – присутствовали и шепелявость, и легкая картавость, и пришепетывание. Понять его было сложно, да мы и не особенно пытались. Почему-то нас страшно веселила его присказка «У нас, у физиков». Наверное, все-таки физиками мы считали Ньютона и Резерфорда, а не нашего шепелявого.
Третьим был трудовик. Мы считали, что он похож на те табуретки, которые в течение долгих лет под его руководством мастерили наши мальчишки, – так же неказист, мал ростом, неумеренно широк и нелеп. Ходил он в черном сатиновом халате и в столовке брал два супа и три компота.
Как-то мы заметили, что Анатольич кокетничает с англичанкой Светочкой – так мы ее между собой называли. Во-первых, любили, а во-вторых, Светочка и вправду была именно Светочкой – мягкой, улыбчивой, очень сговорчивой и крайне доверчивой.
«Светлана Андреевна! – канючил кто-нибудь из нас. – Я к следующему уроку выучу, честно! Вот прям к следующему!»
«Правда? – спешила обрадоваться Светочка. – Ты мне обещаешь?»
Конечно, мы обещали. И Светочка начинала радоваться заранее.
Была она очень стройной и очень модной блондинкой. Легкие кудряшки легкомысленно выпадали из подколотых в строгий пучок волос. Наивные глаза были распахнуты и доверчивы – подвоха, похоже, она ни от кого не ждала.
А как Светочка одевалась! Каждый день мы бегали на второй этаж, где находился кабинет иностранного, посмотреть, в чем сегодня пришла наша Света.
И Света нас, надо сказать, не разочаровывала! А как изящно она украшала свои строгие костюмы и платья! Яркие шелковые шарфики, блестящие брошки и бусы, лаковые разноцветные пояса – она была женщиной стильной. Это бесспорно. К тому же молодой и хорошенькой. Это вам не тяжеловесная, мрачная и упертая Зина.
Застукали мы голубков у актового зала – Анатольич в спортивном костюме цвета электрик нашептывал Светочке что-то в изящное ушко, а она мило и тихо смеялась.