пряталась среди колючих веток акации, которые надо было обрезать. Покровительница волчиц и лисиц держала в сложенных ковшиком ладонях горсть печений «ушек». На коленях лежала короткая метла, в чаше хрустели точно такие же листья, как у Камула. С навеса, поддерживавшегося бетонными столбами, свисали виноградные лозы, пытавшиеся обнять гипсово-пшеничный сноп.
От статуй и чаш, объединенных общим навесом, расходились две дорожки. Одна, покороче – к маленькому ангару с табличкой «Осторожно, опасная зона!». Вторая – к жилому сектору. Вокруг старомодных двухэтажных строений с эркерами росли деревья, по стенам ползли зеленые стебли лиан. Мохито и Зорьян спугнули стайку птиц, прошли до последнего дома, поднялись на второй этаж и осмотрелись.
– Я хочу эту квартиру, – заявил Зорьян. – Скажу командиру, что я ее застолбил. Она в тупике, возле деревьев. Это черешня? Она уже краснеет.
– Да, – подтвердил Мохито. – Скоро можно будет есть. А рядом шелковица, абрикос и слива.
– Абрикос! – обрадовался Зорьян. – Я люблю пить кофе на балконе. Поставлю столик, открою рамы. Буду закусывать сначала черешней, а потом абрикосами прямо с дерева. Камул милостивый, как тут хорошо. И тихо. Смотри, внизу лавочка! И сушилка для белья. А ты на каком этаже будешь жить?
– Я тоже на втором, – выбрал Мохито. – В соседнем доме, рядом с тобой. Абрикос пополам.
– Будем ходить друг к другу в гости, – постановил Зорьян. – И лузгать семечки на лавочке. Отлично. Выбрали, что нравится. Никакие претензии от сослуживцев принимать не собираюсь. Кто не успел – тот опоздал. Давай прикинем, что нужно для ремонта.
– Надо принести ручку и бумагу. Где-то в бардачке была рулетка.
– Розетки болтаются.
– Розетки я подтяну, – пообещал Мохито. – Это не проблема. Я никогда в жизни не красил окна. Это меня больше смущает.
– Я красил. И обои наклеить могу.
– А линолеум мы с Шольтом меняли. Не так уж и плохо получилось.
– Отлично! Линолеум положить лучше, чем пол красить.
Они вернулись к машине, отыскали рулетку и блокнот, уже с добычей пришли к домам и воткнули бумажки с надписями под обивку дверей приглянувшихся квартир.
Зорьян нацарапал позывной «Заря», посмотрел на слово «Мохито», выслушал объяснение:
– Тимофей, Тимоха. От Тимоха – Мохито.
– Круто. А я – Заря. Не люблю, если Розой обзывают, могу по ушам надавать.
Мохито постарался скрыть улыбку. Недовольство Зорьяна понятно. Мохито знал, что подполковника Розальского за спиной называли «Розочкой». Но никогда не слышал, чтобы кто-то осмелился произнести это в лицо.
К домам, гомоня, подошла группа холостых бойцов, доставленных казенным автобусом. За ними, с любопытством оглядываясь по сторонам, шел барибал. Увидев Мохито и Зорьяна, он помахал рукой, крикнул:
– Мужики! Чаши бы почистить надо. Я скрутки взял, а поджигать страшно. Есть пакет какой-нибудь, чтобы мусор собрать?
– Я принесу, – пообещал Мохито.
– А я пока выгребу, – встрепенулся Зорьян. – Действительно, нехорошо получилось. Не квартирой единой, как говорится.
Они занялись уборкой, прислушиваясь к обсуждению жилищных условий: большинство альф-холостяков пришло в недоумение при виде эркеров – «лучше бы нормальные балконы сделали»; не пожелало заниматься ремонтом – «мы не нанимались кисточкой махать»; а плодовые деревья обозвало источником мусора. Барибал Цветан, слушая эти вопли и негодование, тихо хмыкал, Зорьян, отыскавший оставшиеся от строителей ведро и тряпку, протирал статуи, а Мохито уминал сухие листья в пакеты и тихо радовался, что они будут жить почти без соседей – только какой-то лис выбрал себе квартиру в самом первом доме, на первом этаже.
– Здесь хорошо, – проговорил Цветан, когда возмущенно гомонящая толпа умчалась прочь. – Был бы я один – не о чем раздумывать. Но у меня супруга в тяжести и маленький сын. Мы сняли дом еще месяц назад, когда я приехал на спецкурс. Начальство шепнуло, что отряд расквартируют в Ключевых Водах, и я искал жилье, в котором можно будет остаться, если меня зачислят. Попался удачный вариант: крепкий дом для медведицы с детьми и времянка для альфы. Мы живем почти как бурые пещерники, медведица с детьми на зиму уходит в спячку. Дом с времянкой подошел нам на все сто. Жена довольна, мелкий играет во дворе. Для полного счастья только электродуховку купить надо, жена говорит, что в газовой духовке пироги пригорают. Вы едите сдобу?
– Я все ем.
– Я тоже, – отозвался Зорьян. – Хлебодарная миловала, поперек горла ничего не встает. Творожное люблю. Хоть пироги с творогом, хоть вареники
– Принесу ватрушки, – пообещал Цветан. – Жена иногда ватрушки печет, попрошу сделать.
– Ватрушки обожаю, – признался Мохито. – У нас в кафетерии рядом с общагой по четвергам ватрушки бывают. Если успеваю – забираю целую коробку. Я их в сгущенку макаю. Да и без сгущенки – хоть на завтрак, обед и ужин.
Под неспешный разговор и обсуждение выпечки они выдраили обе статуи. Скрутки затлели, разогревая чаши. Цветан отступил на пару шагов, поклонился сначала Хлебодарной, затем Камулу. Мохито и Зорьян – наоборот. Волк-то понятно почему, а Мохито и этим отличался от сородичей. Медведи обычно приносили к алтарю Хлебодарной кусочек сотового меда, чтобы липкая сладость растеклась по дну чаши. Считалось, что медовая дань вернется толстым слоем осеннего жира и подарит спокойный сытый сон. Мохито, как и большинство городских медведей, живших бок о бок с людьми, лисами и волками, в спячку не впадал. Не он один – многие без зимнего сна обходились. Работали на заводах и фабриках, магазины держали, некоторые спортом занимались – медвежья сборная получала охапки медалей на Олимпиадах. Это не мешало им просить заступничества у Хлебодарной, отодвигая волчьего бога охоты на второй план. А Мохито со времен военного училища привык сжигать перед статуей Камула стружку вяленого мяса, переплетенную с травами, а о медовом подношении попросту забывал. И время выделить никогда не получалось: два летних медвежьих праздника совпадали с неделей Преломления Хлеба, в эти дни загрузка по службе была такая, что не до меда и пряников – выспаться бы, чтобы руки не дрожали. А пещерные сородичи этого то ли не понимали, то ли демонстративно не хотели понимать. И когда он впервые попытался познакомиться с медведицей, альфы из городской общины сообщили ему, что никто из порядочных пещерниц не будет якшаться с полицейским-безбожником, и если он еще раз запятнает чью-то честь разговором, его так отделают, что в закрытом гробу хоронить придется.
Была бы дальняя родня, замолвившая словечко, может быть, как-то и удалось влиться в городскую общину. Но Мохито и в этом не повезло. Его мать была короткомордой гризли, сезонной работницей на лососевых промыслах. Почему она ушла из общины, порвала все связи с семьей – Мохито было неведомо. Отец, белый медведь, возле жены долго не задержался. Кем он работал, почему прожил пять лет в портовом городишке, а потом исчез, осталось тайной, покрытой мраком. От матери Мохито досталась бурая шерсть,