Читать интересную книгу Осколки фарфорового самурая - Дмитрий Лабзин

Балконы были выкрашены в белый цвет и украшены копией дореволюционных позолоченных декоров. Ряды новых мягких кресел, обитых тёмно-зелёной тканью, стояли в полной готовности принять своих первых седоков. Бордовый ковролин, ещё не истёртый и не заляпанный напитками, шоколадом и сущим проклятием для подошв – жевательной резинкой, был постелен очень добротно, и даже стыки можно было отыскать не сразу. Коричневый занавес по традиции нёс на себе трагическую и комическую маски

– стандартная ноша в набившем оскомину антураже. Венчала это великолепие переливающаяся ослепительным светом огромная люстра из чешского хрусталя.

Процесс заполнения зрительного зала – один из самых восхитительных танцев, поставленных когда-то в древности и записанных в человеческих генах путём бесконечных повторений. Несмотря на различие географических мест, эпох и участников, сюжет и хореография остаются примерно одинаковыми, как будто смотришь «Спящую красавицу», но в разной постановке. Все роли заранее расписаны. Сюжет знаком до боли. Билетов нет.

Первый звонок прозвучал, и двери зрительного зала распахнулись словно занавес. Entrée [3] . Появляются действующие лица. Одни ведут беседу, другие пришли большой компанией и, пытаясь перекричать друг друга, шумят, третьи входят в одиночку и молча занимают свои места, чему предшествует поиск. Можно пробежать вперёд своих приятелей и, наклонив голову набок, распознать в арабских цифрах номер нужного ряда, en tournant , [4] замахать им рукой. Или исполнить небольшое pas de deux [5] : взяв свою девушку за руку и заранее ознакомившись с планом зала, уверенно провести её к своим местам. Самоуверенные посетители с хорошим зрением с высоты своего роста легко определяют искомые цифры на спинках откидных кресел, не прибегая к столь любимым поэтами arabescues [6] . Но большинство из вновь входящих немного наклоняются над заветной табличкой, дабы окончательно убедиться, что роль исполнена успешно.

Сложно определить, зачем люди проникают в зал после первого звонка, но среди них есть пренеприятные личности, своего рода театральные вредители. Они занимают крайние кресла практически на каждом ряду, после чего не менее десяти раз до начала спектакля мило улыбаются, relevé [7] , вытянувшись в струнку, чтобы пропустить кого-нибудь поближе к середине. Своим поведением они бесцеремонно нарушают границы личного пространства, взимая налог на хорошие места с более удачливых или предусмотрительных зрителей.

Вот молодая пара, хотя возраст на самом деле неважен, через pas de bourres [8] пересаживается чуть ближе к сцене или середине ряда, словно это увеличит удовольствие от представления. Следом за этим появляются Спорящие из-за мест. В одних случаях им приходится возвращать себе оплаченную часть территории, в других – извиняться за свою невнимательность, потому что ошиблись номером ряда.

Последующие волны театральных мигрантов повторяют те же действия, за исключением детей, которые поначалу ведут себя спокойно и очень послушно, находясь под впечатлением от новой обстановки. Проходит несколько минут – и они вновь мило обезьянничают, доставляя себе радость, а родителям или учителям неудобство.

Coda [9] . Звучит третий звонок, гаснет свет. Но занавес опускается только минут через десять после начала спектакля, когда безнадёжно опоздавшие зрители, вымолив прощение у контролёра, проникают в зал, оттоптав не одну ногу, находят в темноте своё место и путём предъявления разрешения на посадку изгоняют со своих мест незаконных захватчиков.

Fin [10] .

XVII

Искромётного бурлеска не наблюдалось уже минут тридцать. Крупная рыба в лице губернатора или мэра не попалась в руки террористов, а потому вступать в переговоры с властями они не торопились, если не считать редких выстрелов по кольцу оцепления, о которых мы узнали чуть позднее из выпуска новостей.

В очередной раз убедился в том, что ожидание – одна из самых изощерённейших пыток, придуманных человеком. Страх кристаллизовал биомассу заложников, подчинив их действия единому алгоритму повиновения. Их движения скованны, их мысли косны, даже дыхание вполовину лёгких стало нормой. Задеревеневшие мышцы шеи не позволяли повернуть голову, чтобы посмотреть на соседа, а перекинуться парой слов – немыслимое богохульство перед лицом наших палачей.

Если бы вместо этой беспощадной бойни мы все оказались в зрительном зале кинотеатра, а вышеописанные события были частью нового фильма Тарантино, то в этой сцене, над неподвижно застывшими головами, должна была порхать беззаботная бабочка. Гадать о музыкальном сопровождении её полета бессмысленно – у Квентина могут быть тысячи верных вариантов. Камера усердно следит за ломаной траекторией её полёта и, несмотря на старания оператора, иногда теряет на время свою элегантную цель (неплохой приём, чтобы подчеркнуть спонтанность действия). Путешествие близится к концу, идеально ровный, гладкий череп одного из заложников становится импровизированным аэродромом. Крупный план: Madeleinea lolita (а это именно она) практически неподвижно сидит на блестящей полусфере, лишь слегка поводя своими крохотными пёстрыми крылышками. Хлопок. На лоснящуюся лысину обрушивается чья-то волосатая рука, припечатывая несимметричное изображение незадачливой путешественницы к тёплой наковальне. Музыку сменяет отвратительный смех. Иронично и то, что на Земле найдутся учёные, готовые убить за возможность изучения этой редчайшей бабочки, ведь добраться до ареала её обитания способны лишь отчаянные фанатики. Жаль, что всё это лишь плод распоясавшегося воображения, но даже оно было не способно спасти от всё нараставшей зубной боли.

Радость переполняла меня, когда два дня назад я вышел из кабинета стоматолога с сияющей улыбкой и средней пробоиной в моём недельном бюджете. Тогда мысль о том, что мне снова придётся лежать под ярким светом с трубкой слюноотсоса (ужасно корявое слово) в разинутом рту, казалась просто невыносимой и вытягивала из меня пустые обещания чистить зубы после каждого приёма пищи. А теперь моей заветной мечтой было улечься в том самом кресле с видом в начале на шумный проспект, затем на потолок; на правой от окна стене небольшой плакат с одинокой яхтой посреди безмятежного океана, на левой – пусто. Услужливая медсестра с помощью своего адского прибора фехтует с моим языком, чтобы я не захлебнулся слюной и стекающей со сверла водой. А врач (очень привлекательная женщина лет на десять старше меня) с маниакальным упоением создаёт зуб вокруг последней целой стенки. Я старался думать о чём угодно, лишь бы не возвращаться к неумолимой действительности, и с каждым разом погружался в неё всё глубже, беспомощно ощущая, как спасительная нить воображения ускользает из рук.

Совершенно неожиданно заложники получили небольшое послабление. Со стороны казалось, что какие-то планы были нарушены: террористы сначала собрались на небольшой совет в глубине сцены, а затем и вовсе покинули зал, оставив нас под символической охраной из пяти человек. Это немного разрядило обстановку, и мы стали вести беседу, насколько это было возможно в нашем положении. Поначалу мы перешёптывались короткими фразами, выдерживая довольно внушительные паузы и озираясь на бандитов. Раз за разом мы всё больше убеждались, что совершенно их не волнуем, соответственно, паузы становились короче, а предложения длиннее.

Очень кстати у брюнетки в сумочке нашлось обезболивающее, и я незамедлительно разжевал отвратительнейшую на вкус пилюлю, заев её пластинкой фруктовой жевательной резинки, любезно предоставленной её подругой. Больничная горечь под слабым соусом из тропических плодов сделала своё дело – боль ушла, оставив после себя немного тяжёлую голову и отвратительный привкус во рту. Забота о ближнем немного расшевелила девушек, помогла им абстрагироваться от окружавшей нас грязи.

Нам удалось обойтись без начальной неловкости, свойственной незнакомцам – каждая минута могла оказаться последней, и наш разговор скорее походил на исповедь, нежели на неловкую болтовню, когда речь превалирует над смыслом. Постепенно между нами установилась особая внутренняя связь, словно мы знакомы уже много лет и у нас нет и быть не может никаких секретов или недомолвок. Всё же смертельная опасность до сих пор работает как универсальный инструмент сплочения незнакомых прежде людей.

В глубине души я лелеял надежду на последний флирт, исходя из ситуации, заведомо лишённый логического продолжения – своего рода искусство ради искусства.

XVIII

Девушки познакомились на первом курсе университета, где изучали психологию. Совместная работа над одним из курсовых проектов помогла им не только получить хорошие оценки, но и выйти на новый уровень межличностного общения. То, что поначалу казалось дерзким, современным увлечением, страстью к познанию чего-то необычного, незаметно переросло в настоящее чувство. Неожиданно для самих себя они выяснили, что неповоротливая общественная мораль явно не поспевала за их взглядами на любовь и семейную жизнь, а потому они были вынуждены скрывать свою связь даже от родных. Проверка лояльности прошла абсолютно безболезненно – стоило на семейном торжестве лишь вскользь упомянуть дальнюю родственницу из Питера, которая никогда не скрывала своих моносексуальных отношений и даже планировала заключить союз на тёплом калифорнийском берегу, как буря крайне негативных эмоций пронеслась над праздничным столом, женщины раскудахтались, а мужчины пошли курить. На вполне логичный вопрос, чем Михаил Сергеевич – двоюродный дядя брюнетки, заядлый алкоголик и шовинист – лучше вице-президента международной транспортной компании и просто очень умной и красивой женщины, ответом послужила банальная лекция об упадке нравов в современном обществе и тотальном отупении молодёжи. В итоге решили пить чай, ведь уже поздно, а мужикам надо хоть немного протрезветь и самим дойти до дома.