Читать интересную книгу Осколки фарфорового самурая - Дмитрий Лабзин

– Внутренний конфликт. Видите ли, мой пациент был обычным добропорядочным гражданином с отличным советским воспитанием и престижной работой. Просто однажды потерял способность проходить сквозь окружающую его действительность.

– А проще можно, для милиционеров?

– Пожалуйста. Он узнал, что его сын работает в шоу трансвеститов.

– После такого и дедушек начнёшь через дорогу переводить.

Всё испортил экстренный выпуск новостей.

XXI

Надо же, они только что получили кадры прямо из эпицентра событий – террористы прислали на электронную почту национальных телеканалов видео захвата театра. Два микроавтобуса подъезжают к театру. Первые, кто из них выскочил, расстреливают дежурный патруль ДПС, остальные занимают периметр и входят в здание. Группа из второго микроавтобуса заходит через боковой вход. Всех, кто попадается им на пути, валят на мраморный пол, особо непонятливым достаётся чуть больше, хотя сильного сопротивления никто и не думал оказывать. Действия захватчиков выглядят очень слаженными, каждый знает своё позицию и где должен оказаться в следующую минуту. Огромные окна вестибюля и большие стеклянные двери главного входа минируются – теперь никто не сможет выйти из здания или проникнуть в него. Террористы орудуют за кулисами. Главный режиссёр пытается скрыться, получает пулю в живот и выходит на сцену. Дальнейшие события происходили непосредственно на наших глазах и бурного интереса не вызывали. Все, кроме момента, когда напряжённые лица заложников стали достоянием мировой общественности. Не хотелось бы, чтобы последующие поколения запомнили меня таким бледным и напряжённым, но ничего не поделаешь, просить переснять бессмысленно. Простой среднестатистический обыватель, столь бережно взращиваемый телекомпаниями с помощью имбецильных реалити-шоу, получил уникальную возможность если и не оказаться в шкуре заложников, то быть полностью включённым в процесс по обе стороны баррикад. Ему только осталось запастись чипсами, пивом, удобно расположиться перед своим средством связи с внешним миром и насладиться небывалым погружением в жестокую реальность, полную страха, боли и потерь. Я решительно отказываюсь верить, что это возможно, по крайней мере – в моей стране. И пусть оказавшиеся у экранов люди невольно «сделали» рейтинг этому телеканалу, они искренне переживали за нашу судьбу. Иначе быть не могло.

Настало время для прямого эфира.

У нас на связи специальный корреспондент. В правом верхнем углу экрана мы наблюдали прямую трансляцию с крыши здания, расположенного на другой стороне площади. Бойкий репортёр, долгие годы прозябавший на местных телеканалах между эфиром и стаканом, дождался своего звёздного часа и был неудержим. Его живая речь и не менее живая мимика совершенно не соответствовали трагизму момента, выдавая внутреннее ликование, даже эйфорию, возникшую от переоценки собственной значимости. Смотреть на его довольную, слегка припухшую после вчерашнего физиономию было весьма сомнительным удовольствием, особенно для тех, кто сидел в зале. Мужской голос в паре рядов позади меня пообещал отвернуть этому самодовольному гаду голову, как только они выйдут отсюда, и получил в ответ бессмертную реплику: «Я буду участвовать».

Если опустить весь бред, что нёс с экрана новый цвет российской журналистики о пока неясной судьбе заложников и неосуществимых планах властей по их спасению, можно было понять – ситуация патовая. Блокировавшие периметр десантники, как и помогавший им немногочисленный местный ОМОН, несмотря на весь свой боевой опыт, спасение заложников никогда не отрабатывали. Оставалось только ждать, пока прибудут соответствующие специалисты, что не доставляло никаких положительных эмоций: от постоянного нахождения в одном положении ноги и спина затекли, организм требовал исполнения биологических потребностей, голод начинал брать своё, усугублял ситуацию сильнейший стресс.

Ещё одной новостью, поднявшей в зале волну тихого возмущения, характерного для испытывающих страх перед расстрелом заложников, стало сообщение о неудачных переговорах между властями и террористами, в ходе которых ни одна из сторон не хотела идти на компромисс. Особенно поражало чрезмерное спокойствие наших захватчиков, посредством которого они давали понять, что эта операция для них – билет в один конец. Для наглядности они провели безумную по своей чудовищности акцию устрашения – схватили нескольких сотрудников театра и зрителей, что были ближе к сцене, затащили их на третий этаж и выбросили из окна на площадь перед театром. Вдогонку беглецам поневоле была отправлена пара гранат. Пути назад больше не было – штурм должен был начаться с минуты на минуту.

Медленно, словно двигаясь по маршруту, на площадь въехал трамвай и остановился максимально близко к театру. «Видимо, военные хотят проверить, насколько серьёзно настроены террористы», – не унималась новая звезда телеэкрана. Поток слов всё ещё продолжался, но их уже не слышал никто – происходящее на экране действо полностью захватило внимание аудитории. Это, скорее, напоминало сцену из дешёвого голливудского боевика. По двум улицам, перекрытым трамваем, к театру направились две БМП, за ними и вдоль домов перемещались бойцы спецназа. Боевики отреагировали мгновенно. Три ракеты земля-земля превратили технику в огненные шары: БМП перевернулись на бок, салон трамвая, словно вторая ступень ракеты, отстыковался от платформы с колёсами и взмыл в воздух. Шквал огня обрушился с обеих сторон. Что-то пролетело в сторону театра, и через мгновение в фойе второго этажа раздался взрыв, на нас посыпалась штукатурка. Чешская люстра дрожала, как студень, осыпая зрителей хрустальными каплями. Началась паника. Люди падали на пол, закрывали головы руками, заползали под свои кресла. Я же сидел прямо, словно не понимая, что вокруг меня рушится мир. На телевизионной картинке можно было рассмотреть практически всю парковку, и моего автомобиля там не было. Боль от очередной утраты сменилась болью физической – мои соседки вцепились мне в руки с такой силой, что я едва не закричал. Их глаза выражали ужас, они искали защиты, и я не мог их подвести в такую минуту. К тому же она застрахована.

Неожиданно стрельба прекратилась. Обрушившаяся тишина повергала в состояние шока. Теперь каждому предстояло определить для себя, жив он или уже нет. Через минуту зал зашевелился, сначала робко, потом всё уверенней. Люди радовались простой возможности сесть на свои места, посмотреть на своих соседей, ведь теперь у них никого не было ближе. Думаю, каждый из нас был готов просидеть на своём кресле сколь угодно долго и вынести любые трудности, цепляясь даже за самый крохотный шанс ещё ненадолго задержаться среди живых.

А прямо передо мной в течение пары волшебных минут при помощи одних только глаз происходило самое совершенное объяснение в любви. Заложники уже заняли свои места, а девушки так и остались сидеть на коленях на манер буддийских монахов. В это мгновение им открылось что-то новое, они проникли друг другу в душу, стали единым целым, и было понятно, что уже никто и ничто не сможет помешать их счастью. Когда самый главный в их жизни разговор, который всегда происходит без слов, был окончен и они выяснили для себя всё раз и навсегда, взаимное притяжение сделало своё дело – их полуоткрытые губы встретились в самом нежном и естественном поцелуе, какой мне только доводилось видеть. В нём не было фальши или обыденности, это был лучший способ попросить прощения перед физической смертью и неким залогом того, что их души так и останутся неразлучны. Словно через проводник, сквозь меня проходили электрические разряды чужих чувств, эмоций, ощущений. Их неожиданно крепкие ладони то сжимались сильней, то нежно поглаживали мои запястья, в такт прокатывавшимся волнам наслаждения. Грубый окрик ворвался в наш замкнутый сказочный мир, напомнив о насилии, грязи и страхе, которые нас окружали и которые мы старались не замечать с таким невероятным упорством.

Экзальтированный репортёр продолжал вещать на многомиллионную аудиторию абсолютную бессмыслицу о зашедших в тупик переговорах. Если стрельба была переговорами, то ясно, в чём причина. Все уже поняли, что после такой проверки масштабного штурма не избежать и количество жертв никого не пугает, ведь статистика – дело поправимое. Наверняка и террористы пришли к такому же умозаключению, и на середине очередной нелепой фразы бедный репортёр странно дёрнулся, а его мозг залепил объектив телекамеры. Миленькая телеведущая на мгновение перестала кивать и начала падать в обморок. По залу раздались крики одобрения и редкие аплодисменты от коллег снайпера. Картинка сменилась заставкой с часами.

Напряжение достигло крайней точки, и не всем повезло справиться с обрушившимся грузом неизбежного. Мой давешний сосед с большими губами прошёл точку невозвращения. Его причитания стали чётко слышны в погрузившемся в гробовое молчание зале. Он вскочил и неуклюже побежал по боковому проходу партера, почти прорвавшись к заветному выходу, но автоматная очередь неумолимо свела КПД от его усилий к нулю. Только теперь я узнал в нём Любима Мартыновича.