Читать интересную книгу Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

Он остановился между двумя огромными колоннами в дальнем конце зала и поманил старую рабыню, дежурившую у двери:

   — Ну, Хекет? Есть ли новости? Как дела?

   — Ничего не изменилось, мой господин. Она с трудом помещается на ложе, так её раздуло, а схватки всё не начинаются.

   — Нет ли у тебя ещё чего-нибудь, что могло бы ей помочь? — нетерпеливо спросил он. — Ведь и ты, и другие старые служительницы столько лет обихаживали женщин и выпускали на свет детей...

   — Мой высокочтимый господин, мы делаем всё, что можем. — Хекет подняла сморщенную коричневую руку и принялась загибать пальцы. — Мы давали ей маковый отвар, чтобы погрузить в целебный сон, мы сажали её в тёплую ванну и растирали маслом, сегодня утром мы дали ей чашу масла из касторовых бобов, а в нём размешали истолчённый кусок папируса, на котором было записано мощное заклинание...

   — Ради Амона! И младенец всё никак не родится? — Ненни посмотрел через голову старухи на дверь. — Проводи меня к ней.

Рабыня в изумлении уставилась на него.

   — Я сказал, пошли. Поторапливайся.

   — Но, господин... — запротестовала Хекет.

Он шагнул мимо, и рабыня наконец вскочила, открыла перед ним дверь и поспешила по коридору. За спиной вновь вспыхнул шум разговоров о последней неслыханной выходке царевича. Навещать милашку Исет в таком положении, такую огромную в её беременности, похожую на жирного сирийца в мятой одежде? Вряд ли она поблагодарит его за это!

«Даже эти болтливые женщины, — с горечью подумал Ненни, — заставляют меня ощущать себя порождением другого мира, не зверем, не птицей, а чудовищем, единственным в своём роде. Хоть когда-нибудь их беспокоило то, что они так неверно понимают меня? Почему они, как и фараон, не допускают мысли, что во мне может возникнуть сострадание к этой женщине и страх за судьбу зачатого мной младенца?»

   — Сюда, благородный царевич, — запыхавшись сказала Хекет. Они прошли по длинному залу, миновали большой каменный бассейн и многочисленные кладовые и оказались в поперечном коридоре, куда выходили двери спален и гардеробных. У последней двери Хекет остановилась, ломая костлявые руки.

   — Она здесь, господин. Умоляю, позвольте мне предупредить о вашем высоком посещении, дабы служанки могли убрать её волосы и украсить драгоценностями.

Ненни молча открыл дверь. Женщина, лежавшая на ложе, занимавшем альков в противоположном конце комнаты, приподнялась, оттолкнув рабыню, красившую ей ногти.

   — Господин мой, Ненни! — вскрикнула она от удивления, а маленькая чернокожая рабыня бросилась прочь, роняя с подноса плошки с мазями. Ненни, закрыв за ней дверь, склонился к женщине.

   — Неужели и ты считаешь, что я пришёл некстати, милая Исет? А ведь раньше ты со смехом подносила мне чашу и заставляла служанок украшать меня гирляндами цветов.

   — Появление господина — всегда счастье для меня, — пробормотала Исет. — Но я всё же хотела бы, чтобы мой господин выбрал другое время, чтобы осчастливить меня своим посещением. Сейчас я еле двигаюсь под собственной тяжестью и слишком некрасива, чтобы господину стоило на меня смотреть.

   — Эго ерунда, Исет. — Она возмущена, подумал Ненни и, несмотря на беспокойство, ощутил гнев. — Что за беда, если ты не всегда увешана драгоценностями и надушена, как комнатная собачка? Ты же женщина, а не игрушка. Я пришёл поговорить с тобой.

Подходя к её постели и произнося эти слова, Ненни с трудом сдерживался, чтобы не показать, насколько удручён её видом. Её тело раздулось до неузнаваемости, лицо неестественно покраснело, а его приятную округлость сменили искажённые отёчные черты. Глаза Исет, смеющиеся, манящие глаза, которые однажды поймали его в ловушку, потускнели и заплыли, а волосы безжизненно разметались по подушке.

   — Исет! — с жалостью воскликнул он, опускаясь в кресло рядом с её ложем.

Когда царевич взял её руку и прижался к ней лбом, она раздражённо отдёрнула её:

   — Поговорить с мной? О чём?

   — О чём? О нашем ребёнке, о чём же ещё?

   — Ребёнок! Единственное, чего я хочу, это забыть о нём! Эта проклятая тяжесть...

   — Тише! Как ты можешь так говорить о своём собственном младенце?

Её глаза заполнились слезами жалости к себе.

   — Вам легко говорить! Вы не таскаете эту тяжесть! Вам не знакомо чувство, когда смотришь на это огромное раздутое пузо и знаешь, что красота покинула тебя, а впереди только боль и страдание!

   — Да, я не знаю этого и сказал не подумав. Конечно, для тебя это серьёзное испытание. — Ненни погладил её руку. На самом деле она так не думает, в этом виновато долгое ожидание родов. И снова верх одержало его собственное беспокойство. — Исет, должен признаться, что я очень волнуюсь. Ему давно уже пора родиться, все сроки давно прошли. Не знаю, что и думать. Возможно, — он выговорил это с трудом, — возможно, он мёртв?

   — Мёртв? — Она горько засмеялась. — Господин мой царевич, да он прыгает В моей утробе с утра до ночи! Я не могу ни отдохнуть, ни поспать.

   — Ааа! Значит, всё пока не так плохо! Конечно, он скоро родится, и эти муки закончатся. Ты сразу забудешь о них, когда возьмёшь младенца в руки.

Её рот искривился.

   — Да, сначала таскать его на руках, потом он целыми днями будет болтаться у меня на шее, сидя в сумке, я буду нужна ему, чтобы кормить, пеленать, купать — до тех пор, пока не стану старой и жирной, как другие, а мои груди не уподобятся пустым винным бурдюкам! — Исет вдруг залилась беспомощными слезами. — Ай-ай, мне всего семнадцать, и я была красивой, не так ли? Разве вам так не казалось? Да, вам казалось. Вы не могли заснуть без меня, вы каждую ночь должны были проводить на моём ложе. А кто захочет меня теперь? Не вы. Вы женитесь на вашей царевне и будете проводить каждую ночь в её объятиях.

   — Тише! — воскликнул Ненни, вскочив с места.

Она с рыданиями откинулась на подушки, а он смотрел на неё, больше не скрывая неприязни. Всё сочувствие к Исет было вытеснено волнением, порождённым её последними словами. Конечно, она не посмеет больше говорить об этом — о том, что мучило его, как свежая рана, о чём он запрещал себе думать.

   — Ты переволновалась, — быстро сказал он, — и все твои страхи надуманны. Я дам рабов и тебе, и твоему ребёнку. Разве это не мой ребёнок? Я не отвернусь и не оставлю тебя своим попечением! Я надеялся... — Как дать ей понять, что он надеялся видеть в ней весёлого друга, связь с которым усиливалась заботами о ребёнке? — Не важно, — бормотал он. — Будь уверена, мой сын будет окружён всей заботой, какую...

Исет приподнялась, опираясь на локоть, и перебила его:

   — Сын? Откуда вы знаете, что это будет сын?

   — Я не знаю, — нетерпеливо сказал Ненни. — Я всего лишь надеюсь, но, возможно, и тут меня ждёт разочарование.

Исет взяла его за руку и медленно провела ею по своей щеке, устремив на Ненни взгляд, который мгновенно успокоил весь его гнев и пробудил обычное желание.

   — Господин мой, — прошептала она. — Если это будет сын, вы бы вновь могли сделать меня счастливой. Если бы я стала блистательной госпожой — матерью царя.

   — Исет! В имя Амона, замолчи!

   — Вы можете! Вы должны стать и станете фараоном и тогда сделаете всё, что захотите. Только назовите его царевичем и наследником, вашим первенцем! Вы не должны уступить его первородство детям принцессы — это принесёт вам несчастье! Провозгласите моего сына наследником сейчас, когда он готовится появиться на свет! Обещайте мне, моя любовь, мой царевич, обещайте!

Он отдёрнул руку. Прости её, Амон! Рождался ли в Покоях Красоты хоть один мальчик, которого мать не ожидала увидеть фараоном? Это могло бы произойти, но только не с этим младенцем — ребёнком царевича Ненни, Немощного, презираемого фараоном и дочерью великого воителя!

   — Ты не знаешь, что говоришь, — произнёс он. — Я ещё вернусь.

   — Нет, подождите! Побудьте со мной, мой господин. Я не хотела... Простите свою рабу, я прошу...

Но Ненни был уже у двери. Резко распахнув её, он обнаружил старую Хекет, поднявшую руку, чтобы постучать.

   — Ваше светлейшее Высочество, — запыхавшись, сказала она, — фараон прислал вестника... барка... ждут вас...

Ненни с готовностью ретировался.

Появившись через пять минут в Большом дворе, он уже чувствовал признаки надвигавшегося приступа лихорадки — ноги подкашивались, ныли все кости и мышцы, онемела челюсть. Он с облегчением залез в свои носилки и рухнул на жёсткое, но изящное кресло. Согнувшись и закрыв глаза, Ненни попытался заткнуть уши, чтобы не слышать громких команд, топота бегущих ног и шума собирающейся процессии.

Вскоре он поймал себя на том, что пристально смотрит из-под занавесей на царевну Хатшепсут, бранящую рабыню за какую-то оплошность. Её густые волосы свесились из-под золотой диадемы и упали на изящные плечи подобно потоку чёрной воды. Красивая девочка. Во всяком случае, ему так кажется. Ненни втайне поклонялся ей ещё с тех пор, когда они были детьми и играли вместе.