Читать интересную книгу Королева-Малютка - Поль Феваль

– Целых шесть часов!.. – ужаснулся Жюстен.

– О! – потупилась она, – я была готова ждать вас шесть дней, и даже больше, если понадобится. Я же не поблагодарила вас.

На следующее утро Жюстен де Вибре, некоронованный король студентов, отказался от королевских почестей и распустил свой двор.

Неподалеку от Сен-Дени, ближе к Энгиену, есть маленький очаровательный городок, где в прозрачных водах Сены отражаются увитые цветами домики. Я с трепетом называю этот городок, из опасения, что он быстро станет известен парижским любителям загородного воскресного отдыха, и тогда кабатчики и трактирщики его не пощадят. Городок зовется Эпине. В последний раз, проезжая долиной Женвилье, я решил полюбоваться им и заметил два новеньких трактира и две дымящиеся трубы. Да сохранит Господь этот уединенный уголок.

Был 1847 год.

От Эпине до Аньера было двадцать лье.

«Молодоженов» называли господин и госпожа Жюстен. Они были так красивы и так добры, что их любили все. К ним относились с уважением и снисходительным восторгом.

Не прошло и года, как в домике молодоженов случились крестины. Теперь по саду, спускавшемуся к берегу реки и засаженному розами, толстая девица с утра до вечера катала хорошенькую маленькую колясочку; в ней улыбался очаровательный младенец.

Если коляска останавливалась, это означало, что на зов маленького ангелочка мчалась Лили: ангелочек требовал материнской груди.

Так продолжалось три месяца; потом листья опали, розы увяли и облетели. Жюстен стал печален. Однажды Лили расплакалась.

Жюстен захотел вернуться в Париж. Но вовсе не затем, чтобы расстаться с Лили, совсем наоборот. У Лили были самые красивые платья, драгоценности, кружева, кашемировые шали. Жюстен понаделал долгов, и немало.

Лили горевала о своей широкополой соломенной шляпе, защищавшей ее лицо от палящих лучей солнца, и о своем хорошеньком ситцевом платье, вполне уместном в деревне или маленьком городишке, как Эпине; стоило платье недорого, и в нем она была очаровательна. Жюстен же хотел, чтобы Лили восхищались. В течение трех месяцев Жюстен показывал ее Парижу. Он задолжал двадцать тысяч франков, и теперь Лили улыбалась, только наклоняясь над колыбелью ребенка.

Она никогда не получала писем от Жюстена, потому что они все время были вместе. Однажды ей вручили письмо, при виде которого у нее сжалось сердце. Оно было от Жюстена. Почему Жюстен вздумал написать ей?

В своем письме Жюстен сообщал:

«За мной приехала матушка. До скорой встречи. Я не смогу жить без тебя».

Сначала она ничего не поняла. Когда же, наконец, поняла, в беспамятстве упала возле колыбели.

Жюстен писал часто; сначала он обещал скоро вернуться, затем стал писать реже, а потом и вовсе перестал.

Ребенку было два года, когда Лили стала жить как затворница в бедной комнатушке в квартале Мазас. Год и три месяца она не имела вестей от Жюстена. Вот уже год, как она жила своим трудом, продавая то еще совсем новое платье, то дорогую безделушку.

Жюстина, ее дочь, или Королева-Малютка, как называли ее соседи, всегда была одета как принцесса.

Мы встретили Лили весной 1852 года. К этому времени к ней в дом вошла бедность. Платье Лили уже носило следы ее визитов, однако незваная гостья еще не тронула туалетов Королевы-Малютки.

Именно из-за Королевы-Малютки соседи Лили, проникшись к ней искренним и чуточку ироничным уважением, являющим собой положительную сторону характера парижан, прозвали молодую женщину Глорьеттой.

В этом прозвище слилось все: беззлобное подшучивание, восхищение ее красотой и сочувствие к ее слепой материнской любви.

Глорьетта и ее Королева-Малютка были хорошо известны на обоих берегах Сены. Их знали в Ботаническом саду, куда Лили, когда у нее не было работы, водила дочку играть. Несмотря на явное различие в одежде, удивлявшее каждого, никто никогда не позволял себе непочтительной усмешки при виде изящно одетого ребенка и молодой женщины в платье, подобающем только гувернантке: всем было ясно, что они мать и дочь. Их любили такими, какими они были.

Однако вернемся к балагану мадам Канады, где мы оставили Лили и Королеву-Малютку, чтобы поведать читателю их историю. Почтенные жители квартала Мазас знали о них почти столько же, сколько знаем теперь мы; не знали они только подробностей, относящихся к юности Лили, прошедшей в поселении старьевщиков, и имени Жюстена де Вибре.

В сущности, у многих женщин этого квартала были похожие судьбы.

Королева-Малютка была вне себя от радости. Она впервые попала на спектакль, а спектакль был поистине великолепен.

Словно желая отблагодарить девчушку за то, что она «проложила дорогу» остальным зрителям, мадам Канада убрала из программы рукопашную борьбу, упражнения с пушкой, «номер силача», поднимавшего трехсотфунтовую гирю своими испорченными зубами, и прочие трюки, которые вряд ли позабавили бы ее маленькую гостью.

Напротив, она устроила кукольное представление, выставила восковые фигуры и сама жонглировала блестящими медными шарами, кинжалами и салатницами: мадам Канада обладала множеством разносторонних талантов.

Но более всего восхитил ребенка танец мадемуазель Фрелюш, проделавшей на натянутом канате дюжину антраша и, изменив своей привычке, завершившей выступление, ни разу не упав. Малышка была буквально на седьмом небе от восторга.

Королева-Малютка изо всех сил хлопала своими пухленькими ручонками в хорошеньких перчатках. Все зрители смотрели на нее и восхищались: она явно становилась частью представления.

Но не только на зрительских скамьях любовались Королевой-Малюткой. Со сцены на нее смотрели два круглых глаза юного Саладена; выражение этих глаз определению не поддавалось. Надеюсь, вы еще не забыли о треугольнике Саладена.

В балагане мадам Канады этот Саладен чувствовал себя хозяином, хотя достойная матрона от всей души ненавидела его. И боялась. По ее мнению, «молокосос», как она его называла, был способен на все.

К тому же он находился под покровительством красавца Симилора, своего отца, который в приливе родительской нежности колотил его. Но главное – на его защиту неизменно вставал Эшалот, его бывшая кормилица. Саладен прекрасно понимал, что в том обществе, где ему приходилось вращаться, ему не было равных по уму и сообразительности; характер его был неровный: он мог быть вкрадчивым и смиренным, равно как и наглым и своевольным.

Улыбка его могла источать яд, как кобра, и очаровывать, как красавица; когда он злился, взгляд его круглых глаз становился холодным и острым, словно лезвие бритвы.

Пороки его были пороками мужчины, но слабости – слабостями ребенка. Сейчас он ревновал к успеху мадемуазель Фрелюш, или, скорее, к впечатлению, которое она произвела на девчушку, привлекшую столь пристальное его внимание.