— Все поднято вверх дном. Все рушится, все старое. И нам надо революцию у себя сделать!
Та же эйфория, подумал Митя, листая взятую с соседнего ящика анархистскую брошюрку. Вот скинули царя и сразу новая жизнь, братство и равенство, а завтра они проснутся в той же ночлежке, с теми же дружками и никуда из этой колеи не денутся, пока не попадут в тюрьму. Выдергивать их надо.
— Вот что граждане, разговоры вы хорошие говорите, менять вам жизнь надо, это так. Потому кто готов на такие перемены — жду завтра с утра в Симоновской комендатуре. Будет вам дело, койка в общежитии и паек.
Собрание загудело, в углу даже принялись записывать тех, кто придет завтра — выходило как бы не полсотни чесловек.
Пришло десять.
Их раскидали в милицейские отряды и отправили патрулировать Симоново, где шансов напороться на старых дружков не было. Да и другие патрульные присмотрят. Митя надеялся хотя бы месяц понаблюдать за своими новыми подопечными, но Федоров опять выдернул его и поручил новое дело.
— Да почему мне?
— Ты офицер, с Георгием, другое отношение.
Фильтрацию бывших полицейских и жандармов закончили, часть, как Михеича или гонявшего Митю в детстве Никанорыча уже вернули на службу. А вот тех, кто не прошел сито, было решено отправить на фронт. Дело организовали просто — в полицию же брали только отслуживших, вот в их старые полки и направляли. Жандармский конный эскадрон так просто переименовали в кавалерийскую часть. Прием, проверка документов, сличение с учетными записями военного присутствия, выписка направлений и бумаг на дорогу… Ничего сложного, только долго и муторно. И да, прав оказался Федоров — сколько споров погасло, стоило только Мите скрипнуть портупеей…
В феврале по всем воюющим странам Европы прокатились антивоенные стачки и демонстрации. А в России съезд шел за съездом и состоялся, наконец, первый всероссийский съезд Советов. В Москве, на чем настаивал отец, упирая на то, что сюда гораздо удобнее добираться, да и с продовольствием в городе получше, чем в Питере. Больше тысячи делегатов, из них восемь с лишним сотен от Союза Труда, полсотни кадетов и беспартийные.
От Временного правительства выступать отрядили Керенского, произнесшего экспрессивную речь. Впрочем, о чем она была, Митя не смог бы вспомнить и через полчаса — слишком витиевато, слишком пафосно. Да и обязанностей по охране здания Большого театра, порученной симоновцам, никто с него не снимал. Но съезд внимательно выслушал Александра Федоровича и громко похлопал.
И даже принял резолюцию “О войне”, с объяснением, почему необходимо защищать революцию от германцев. А потом занялся более насущными делами — унификацией уже созданных Советов и созданием школ подготовки специалистов для Советов.
— Да ну, что это за подготовка такая, три месяца? — вопрошал Митя у заехавшего в гости Муравского.
— Три месяца лучше, чем ничего. Начнем устраиваться понемногу, там и другие школы откроем, на полгода, год.
— Стратегия малых дел?
— Что-то вроде.
— Дядя Коля, а что с Керенским случилось? Он же вроде в Союзе Труда был?
— Головокружение от успехов, Митя. Сказал речь, сорвал овацию, понравилось. Еще сказал — фурор, еще больше понравилось. Любимец публики, лучший оратор Петрограда. И пошло, революционная фраза и лишь бы на гребне себя чувствовать. Депутат-нарцисс. А я — депутат-балбес, потому что вовремя не разглядел.
***
— Митяй, привет! — прогудел от двери Терентий. — Как сам, домашние волнуются?
— Да в порядке все, — улыбнулся Митя.
Жекулин был на редкость живописен — в кожаных брюках и куртке, в вороте которой виднелась тельняшка, в кожаном шлеме с очками-консервами на лбу и с висящей поперек груди деревянной кобурой маузера. Возле его ног как всегда с мрявом вились неведомо откуда бравшиеся коты.
— Чего это они?
— Да черт его знает, сапоги новые, может, где с валерианой лежали, вот они на запах… Да черт с ними, собирай своих мячебойцев, поехали.
— Куда?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Анархистов выселять и разоружать.
— Так они же наши?
— Диких анархистов, давай, не телись.
Бывший матрос исполнил свою мечту — обзавелся броневиком и теперь гордо именовал подвижные силы милиции “автобронеотрядом”. Но, как говорится, по Сеньке и шапка, единственную бронесилу отправили на такое дело — анархисты заняли несколько особняков и, похоже, совсем не собирались на этом останавливаться. Собственно анархистов там было раз-два, остальные набежали на призывы о социальной близости, вольготно и весело пожить среди мягкой мебели, ковров и хрусталя. Ну и пострелять в картины, например. А уж как там пили… Вот чтобы пресечь это в корне, Моссовет и отрядил Жекулина, выделив ему в помощь Митю с футболистами.
В Трехсвятительском милиционеры горохом посыпались из кузовов АМО, а из броневика выбрался Жекулин — теперь стало ясно, зачем он носил шлем с кожаными валиками.
— Граждане анархисты! — рявкнул Терентий, картинно поправляя маузер. — Моссовет постановил очистить особняк! Я вам даю пять минут, одна это уже сейчас!
— А если нет? — раздалось из дома.
— Будете потом иметь дырку в боку, для посвистеть.
Подъезды к особняку перекрыли несколько легковых АМО с мадсенами, на двух из них подняли защитные щитки. За спиной Терентия скрипнула башня броневика и рыло “максима” уставилось на окна первого этажа.
Из дома вышла группа из трех человек и направилась к Жекулину. Юноша бледного вида в очках, парень во флотской форме, а в третьем Митя узнал вихрастого парня из хитрованцев.
— Мы совершенно не понимаем, — начал очкастый, — причин такого резкого обращения со нами. Мы такие же революционеры и выступаем с прикладной инициативой ультрапарадоксального отказа.
Вихрастый, углядев Митю, засмущался и встал позади.
— Мы собираем здесь социально близких товарищей для перевоспитания и думаем…
— Думаете? — спросил с высоты своего гренадерского роста Терентий. — Думать это хорошо, думать надо наперед, а то однажды думалку отобьют и бескозырку носить негде. Верно, братишка?
Морячок, в которого Жекулин для верности ткнул твердым, как поручень броневика, пальцем, пошатнулся и потерянно кивнул.
— Вот и я говорю. Ваши “товарищи” — те же преступники, а потому социально близкими настоящим анархистам быть не могут.
Откровение это аж подбросило юношу в очках и он возмущенно возопил:
— Почему это???
— Да потому, что в банде всегда есть власть. То же государство, но в миниатюре, понял? А раз понял, командуй своим на выход, пять минут истекли.
Глава 4
Зима-весна 1917
Все-таки “мужской приличный костюм” — адское изобретение, не везде ведь во френче оценят. Жилет этот дурацкий, годный исключительно для ношения часов, воротничок жесткий, галстук-удавка. Ткань совсем-совсем натуральная вроде гуд, ан нет: полчаса поносил и все мятое, через месяц вытертое, а через год лоснящееся. Оденешь — стоит колом, отчего здешний покрой весьма замысловат. В карман ничего толще записной книжки и тяжелее портсигара не положишь, выпирает. Даже не такой отвратный, как автохтонный, а несколько усовершенствованный по моим наметкам вариант — очень неудобная для меня вещь, Двадцать лет в нем, вместо свитеров, джинсов и футболок, а все потому, что солидный инженер, иного не поймут-с, общественное мнение!
Да елы-палы, у нас революция или где? Я революционер или погулять вышел? Почему я до сих пор таскаю этот чертов костюм-тройку? Обществу вынь да положь галстук и жилет?
Ладно, ща я вам выну и положу.
С этими мыслями и пачкой рисунков я выкроил время и добрался до Ламановой. Концепцию штанов-карго Надежда Петровна оценила, немного доработанный френч удивления не вызвал, а уж зимний бушлат (разве что на меху) лежал более-менее в русле традиции. Мерки мои у нее были, кройки-шитья на два дня, но я просил не торопиться, поскольку дел по горло и когда я смогу забрать, не знаю сам.