Я не был полностью уверен в том, что он хотел этим сказать; но того, как он это произнес, – медленно и шепеляво, – того, какими получались эти слова в холодной и напоминавшей склеп комнате, – словно мертвые цветы, – было достаточно, чтобы я похолодел и почувствовал необычный страх.
– Вы верите в голоса? – спросил я.
Отец Энтон кивнул.
– Я сам их слышал. Любой, кто достаточно смел, чтобы подойти к танку после наступления темноты, может их услышать.
– Вы сами слышали их?
– Но это неофициально.
– Ну, а если между нами?
Старый священник высморкался в платок.
– Между нами, конечно, я считал это своим делом. Последний раз я посещал танк три или четыре года назад и провел там в молитве несколько часов. Это не принесло пользы моему ревматизму, но теперь я уверен, что танк – это инструмент злых сил.
– Вы слышали что-нибудь определенное? Я имею в виду, что из себя представляют эти голоса?
Отец Энтон очень тщательно подбирал слова для следующей фразы.
– Они, по моему мнению, не принадлежали людям.
Я хмуро на него посмотрел.
– Я не понимаю.
– Monsieur, что я вам могу сказать? Они не были голосами людских душ или людских призраков.
Я не знал, что после этого говорить. Несколько минут мы сидели в тишине; день за окнами становился все темней, с той примесью зелени, которая всегда предвещает снег. Отец Энтон, казалось, был глубоко погружен в свои мысли, но спустя некоторое время, он поднял голову и произнес:
– Это все, monsieur? Мне нужно продолжать дела.
– Ну, пожалуй, да. Все это кажется какой-то тайной.
– Дороги войны всегда таинственны, monsieur. Я слышал много рассказов о странных и необъяснимых событиях, происходивших на полях сражений или в концентрационных лагерях. Иногда случались святые видения, пришествия святых. У меня был прихожанин, который сражался при Соме; он клялся, что каждую ночь его посещала Святая Тереза. Видели чудовищ и посланников ада, разыскивавших трусость и жестокость. Говорили, что комендант СС держал собаку, одержимую дьяволом.
– А этот танк?
Бледные, иссохшие руки благоговейно вытянулись вверх.
– Кто знает, monsieur? Это вне моего понимания.
Я поблагодарил и поднялся, чтобы уходить. Комната старика была подобна темной и затхлой пещере.
– Как вы думаете: это опасно? – спросил я.
– Проявления зла всегда опасны, мой друг – произнес он, не повернув головы. – Но самая надежная защита от зла – это непоколебимая вера в Господа нашего.
На мгновение я остановился возле двери и напряг глаза, чтобы разглядеть во мраке старого священника.
– Да, – промолвил я и затем спустился по холодной и тихой мраморной лестнице к передней двери и вышел на морозную улицу.
Я не поехал прямо туда отчасти из-за того что ждал, пока сгустятся сумерки, отчасти потому, что все услышанное вызвало во мне странную нервозность. К семи часам, после того как я сделал, однако, окольную прогулку по грязным деревням долины Орне, мимо скотных дворов, и домов с облупившейся краской, и придорожных храмов, где в вечернем холоде печально склонились бледные изваяния распятого Христа, мимо покрытых плотной темнотой деревьев и холодных, шелестящих полей, – я приехал к ферме Пассареллов и остановился на дворе.
Я вылез из «Ситроена» и направился к двери дома. Вечер был холодным и тихим. На какой-то другой ферме, через долину, брехала собака, но здесь все было тихо. Я постучал в дверь и стал ждать.
Открыла Мадлен. На ней была голубая, клетчатая ковбойка и джинсы, и она выглядела так, словно только что сменила колесо трактора.
– Ден, – сказала она, казалось не удивившись. – Ты что-нибудь здесь оставил?
– Нет, нет. Я вернулся за тобой.
– За мной? Je ne comprends pas.[22]
– Можно войти? Здесь как на северном полюсе. Я только хочу тебя кое о чем попросить.
– Конечно, – ответила она и открыла пошире дверь.
На кухне было тепло и пусто. Я сел за широкий сосновый стол, покрытый ранами от ножей и горячих кастрюль, а Мадлен подошла к угловому буфету и налила мне маленькую рюмку бренди. Потом она села напротив и сказала:
– Ты все еще думаешь о танке?
– Я был у отца Энтона.
Она слабо улыбнулась.
– Я так и предполагала.
– Меня так легко прочитать?
– Я не думаю, – улыбнулась она. – Но ты выглядишь как человек, который не любит бросать неразрешенные загадки. Ты составляешь карты, так что вся твоя жизнь – это разгадывание тайн. А это, конечно, очень необычная тайна.
Я потягивал бренди.
– Отец Энтон сказал, что он сам слышал голоса.
Ее глаза были прикованы к столу, на котором своим пальцем она обводила контур цветка, выжженного на дереве котлом для варки рыбы.
– Отец Энтон очень стар.
– Ты хочешь сказать, что у него маразм?
– Я не знаю. Но его проповеди в те дни были бессвязны. Он мог и вообразить все эти вещи.
– Может быть, и мог. Но я бы хотел проверить это сам.
Она подняла глаза.
– Ты сам хочешь их услышать?
– Определенно. И еще бы я хотел сделать магнитофонную запись. Об этом никто никогда не думал?
– Ден, не многие люди специально ходили слушать голоса.
– Нет, я знаю. Но как раз это я и хочу сегодня сделать. И я надеялся, что ты пойдешь со мной.
Она не ответила сразу, а посмотрела через кухню, как будто думая о чем-то совершенно другом. Волосы ее были завязаны сзади узлом, который не очень-то ей подходил, но с другой стороны, предположил я, девушке не приходится много беспокоиться о привлекательности своей прически, если она убирает навоз за свиньями. Почти непроизвольно она перекрестилась и снова посмотрела на меня.
– Ты действительно хочешь идти?
– Ну да, конечно. Должно же быть какое-нибудь объяснение.
– Американцам всегда нужны объяснения?
Я допил бренди и пожал плечами.
– Я полагаю, это национальная особенность. Так или иначе, я родился и вырос на Миссисипи.
Мадлен покусала губу и сказала:
– Предположим, я попросила тебя не ходить?
– Ну, ты можешь меня попросить. Но мне бы пришлось сказать, что я все равно пойду. Слушай, Мадлен, это пленительная история. В этом старом танке происходят какие-то сверхъестественные вещи; и я хочу узнать, в чем там дело.
– C'est malin,[23] – сказала она. – Это опасно.
Я потянулся через старый стол и положил на ее руку свою.
– Об этом-то все и говорят, но до сих пор я не видел ничего, что бы доказывало эти слова. Все, что я хочу сделать – это узнать о чем говорят голоса, если вообще существуют какие-нибудь голоса, – а потом мы сможем оттуда уйти. Я имею в виду, что не могу сказать, что я не боюсь. Я думаю, что это очень страшно. Но целое множество жутких вещей становятся по-настоящему интересными, стоит только потрудиться выяснить, что они из себя представляют.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});