Он тут же получил расчет и направился на острова Общества.
Здесь и голландский художник Аад ван дер Хейде, человек беспокойный и неугомонный, исколесивший весь мир в поисках места, где бы оценили его талант. Он приехал на Моореа, чтобы доставить двенадцать коробок пива китайскому торговцу в Пао-Пао. Но когда девушка, помогавшая заносить коробки на склад, внезапно повернулась, обняла за талию и утопила его лицо в своих длинных черных волосах, художник был "сражен на месте". Сейчас ван дер Хейде живет на оконечности мыса, пишет сотни портретов упомянутой девицы в надежде на то, что однажды мир признает в нем нового Гогена.
К членам клуба принадлежит и датчанин Вилли Лёвгрен, 75 лет, бывший моряк, а ныне плантатор. Его в эти края, как в свое время экипаж "Баунти", привлекли могучие чары полинезийских женщин.
О других членах клуба я не упоминаю. Мне кажется, что именно те, о ком я рассказал в нескольких словах, лучше, чем кто-либо иной, могут поведать жителям Европы, стоит ли променять респектабельное буржуазное существование на жизнь в том районе мира, который принято называть "Раем Южных морей".
Но вот начинает вырисовываться и мрачная сторона картины. Наблюдая за танцующими, которые, по-моему, погрузились в полный транс, я замечаю бесформенную фигуру, безобразную пародию на человеческое существо. Это молодая девушка, вряд ли старше пятнадцати-шестнадцати лет. Руки у нее похожи на ляжки японского борца, а ноги настолько искривлены, что никакие ботинки на них не натянуть; левая половина лица раздута, словно огромный флюс, глаз не видно. Самое ужасное, что несчастная девушка, явно страдающая слоновой болезнью, оказывается в состоянии танцевать, и не как-нибудь переставлять свои похожие на столбы ноги, но и передвигаться с такой подвижностью, которая кажется мне просто непостижимой. Слоновая болезнь, вызываемая укусом комара aedes polynesiensis, приводит к вздутию лимфатических желез, кожа становится толстой, твердой и морщинистой, как у слона, а пострадавшие части тела приобретают чудовищные размеры [8]. Даже в полумраке, когда лицо танцующей больной девушки освещается лишь отблеском факелов, можно заметить, что и другая его половина пострадала от болезни: ей трудно смотреть вторым глазом, и она передвигается на ощупь, как бы бочком. Девушка напоминает распространенные изображения Квазимодо, безобразного звонаря собора Нотр-Дам, из романа Виктора Гюго. Через несколько лет она, подобно многим соотечественникам, достигнет таких размеров, что ее придется возить на тачке.
Между тем никто из присутствующих не шарахается в сторону при виде этой несчастной. Одну из привлекательных сторон образа жизни на этих островах составляет отношение к тем, кто уродлив от рождения или отстает от других в своем развитии: эти обездоленные живут так же, как и все прочие жители. Я осторожно справился о больной девушке у одного из членов клуба "Баунти", и тот, прожевывая очередной кусок сырой рыбы, полученный от своей вахины, небрежно сказал:
- Возможно, это моя дочь.
- Возможно? Вы что, не знаете точно, дочь она вам или нет?
Он, улыбаясь, посмотрел на меня, и мне показалось, что он слегка смутился.
- Ни на Моореа, ни на других островах архипелага не существует понятия "внебрачные дети", - сказал он, - зато с понятием "супружеская верность" здесь тоже незнакомы. Одни вахины остаются с нами целый год, другие покидают через две-три ночи. У одного из моих друзей была вахина, которую он очень любил. Но она сбежала от него через четыре дня. Повстречав ее чуть позже, он спросил, из-за чего она ушла. "Я не выносила цвета твоего одеяла", - ответила женщина, причем она вовсе не лгала, это была чистая правда. Тогда он сказал ей: "В таком случае я куплю новое одеяло другого цвета. Ты вернешься ко мне, если оно будет синим или лучше желтым?" "Можешь рассчитывать, что я останусь у тебя, если ты купишь синее одеяло с цветочками". Так он и поступил. Этот случай произошел четыре года назад, и сегодня женщина по-прежнему с ним. Но теперь, прежде чем купить что-нибудь для дома, он заранее справляется у нее о цвете. Судя по всему, Рари моя дочь. По крайней мере я жил с ее матерью, когда та забеременела, и до болезни Рари была немного на меня похожа. Но в бухте в те дни были и другие шхуны, и мать девушки с гордостью признавалась мне, что спала с капитаном и двумя матросами, за что получила в подарок три бутылки красного вина. Эти бутылки она хотела передать мне. Ей и в голову не приходило, что в этом есть что-то непристойное, напротив, она была убеждена, что обрадует меня своим рассказом и я только крепче ее полюблю. Да мне и не в чем было ее упрекнуть - ведь она покинула другого ради меня.
- Она по-прежнему ваша вахина?
- Нет, она заболела проказой, и ее увезли в лепрозорий на Таити.
- А Рари живет у вас?
- У родителей матери. Она зовет меня отцом, но точно так же она называет почти всех мужчин на острове. По-полинезийски словами "отец" и "мать" называют всех дядей и тетей, тем самым нет ни одного ребенка, у кого не было бы родителей. Полинезийские девочки не играют в куклы, в этом у них нет нужды - вокруг всегда полно живых кукол, за которыми надо присмотреть. А Рари живется неплохо. Вы только посмотрите на нее. Она никуда не выезжала с этого острова. Все здесь к ней очень добры. Вполне возможно, что именно я произвел ее на свет, только я не признаю поговорки, будто тот, кому господь пошлет ребенка, получает вместе с ним и душевную боль. В тот самый миг, когда я дал ей жизнь, мой долг пред ней был выполнен сполна. Ее мать очень гордилась тем, что зачала ребенка от белого.
Я не стану называть имя человека, с которым мы только что беседовали. Позднее я узнал его как нежного отца детей Пао-Пао, человека честного и обязательного. Кровь Южных морей прочно вошла в его жилы. Вот и все, что можно о нем сказать. Он ничего не ответил, когда я задал ему последний вопрос:
- А если вы отсюда уедете, что станет с Рари? Не будет ли ее судьба укором вашей совести?
Под утро Пуа Теруатеа отвозит меня на судно. Пуа немного говорит по-французски и объясняет, что произошел он, очевидно, от норвежца. Ведя ялик длинными, осторожными гребками, он не спеша говорит:
- Моя мать жила с отцом как вахина три месяца. Он был матросом на корабле, часто заходившем в Папеэте. У них был флаг - белый с синим крестом на красном фоне. Она была счастлива, что родила ребенка от европейца. Перед отъездом отец подарил ей авторучку. Но писать она не умела и выменяла ручку у китайского торговца на красную рубашку.
Я перелезаю через борт и направляюсь в каюту. Приятно будет чуточку соснуть. Но сначала надо сделать запись в вахтенном журнале, чтобы не забыть события этой ночи. Достаю журнал и ручку и устраиваюсь на стуле возле койки. И тут же замечаю, как кто-то шевелится под простыней. Раздается нежный девичий смех. Вахина с Моореа, одна из танцевавших хейву, готова составить мне компанию. Приоткинув простыню, она смотрит на меня веселыми черными глазами, и я подозреваю ее в коварном намерении воспользоваться чарами иссиня-черных волос для приманки своей жертвы. Благоухающий сандаловым маслом поток низвергается с подушки к грязному полу каюты. Янтарным цветом лица девушка похожа на цыганку, а ресницы у нее такие длинные, что их можно принять за крашеные перья. Улыбаясь, она показывает зубы, большие и такие белые, точно их покрыли эмалью.
Но, к счастью, волшебное настроение ночи исчезло. В руках у меня вахтенный журнал и ручка, а перед глазами Рари. Я вспоминаю, как она танцевала бочком, напоминая краба, в свете мерцающих факелов. Я вспоминаю Пуа, матери которого, уезжая, отец подарил авторучку. Моя же ручка предназначена для иных целей, и в частности для того, чтобы рассказать читателям о том, как живут и любят на Таити.
Я зову Пуа и прошу его отправить красотку на берег, снабдив ее бутылкой красного вина в подарок. Девушка не может понять, в чем дело, и, наверное, думает обо мне такое, о чем не скажешь вслух. Пусть будет так, зато в последующие годы мое душевное спокойствие не нарушат терзания о том, что я, быть может, оставил после себя такую же Рари на одном из островов, которые в глазах простого европейца являются воплощением эротического рая на земле.